Оноре Бальзак - Беатриса

— Послушайте, Каллист, нам пора покончить со всем этим, — промолвила маркиза, когда они вышли на песчаную дорожку. — Быть может, нигде не найдем мы более подходящего места, чтобы поговорить по душам; признаюсь, впервые природа столь полно гармонирует с моими мыслями. Я видела Италию, где все говорит о любви; видела Швейцарию, где все так ярко и все дышит истинным счастьем, счастьем трудолюбия, где зелень, спокойные воды, смеющаяся природа стеснены снежными Альпами; но ничто так удивительно не походит на опаленную пустыню моей жизни, как вот эта тесная долина, иссушенная морскими ветрами, разъеденная солеными испарениями, бесплодная долина, где скудные нивы борются с океаном, а рядом над перелесками Бретани подымаются башни вашей Геранды. Так знайте же — такова ваша Беатриса. И не стремитесь к ней. Я люблю вас, но я никогда не буду вашей, ибо чувство разочарования переполняет меня. О, если бы вы знали, как мне трудно выговорить эти жестокие слова. Нет, ежели я действительно ваш кумир, вы никогда не увидите кумира во прахе. Я страшусь ныне страсти, которую осуждает и свет и религия, и не желаю более быть униженной, не хочу украдкой наслаждаться счастьем; пусть я прикована цепями, жизнь моя останется песчаной, мертвой пустыней, без цветов, без зелени, как вот эта равнина.

— А если вы будете покинуты? — спросил Каллист.

— Что ж, я вымолю прощение, я буду унижаться перед человеком, которого я оскорбила, но никогда более я не позволю себе опасного увлечения, никогда не побегу за счастьем, в которое не верю.

— Не верите! — воскликнул Каллист.

Маркиза прервала дифирамб, готовый слететь с уст ее поклонника, повторив: «Не верю!» — таким тоном, что ему пришлось замолчать.

Это противодействие пробудило в юноше приступ немой, внутренней ярости, которая хорошо известна тому, кто любил безнадежно. Шагов триста они с Беатрисой прошли в полном молчании, не замечая ни моря, ни скал, ни полей Круазика.

— Я сделаю вас счастливой! — сказал наконец Каллист.

— Все мужчины начинают с таких слов, — они обещают нам счастье, а оставляют нам бесчестье, одиночество, отвращение. Я ни в чем не могу упрекнуть того, кому я должна быть верна; он ничего мне не обещал, я сама пришла к нему; но существует единственное средство смягчить мою вину — это вечно остаться виноватой.

— Скажите прямо, сударыня, что вы совсем не любите меня! Вот я люблю вас и по себе знаю, что любовь не вступает в споры, она видит только самое себя, и нет такой жертвы, которую я бы вам не принес. Прикажите — и я сделаю невозможное. Тот, кто некогда стал презирать свою возлюбленную за то, что она велела ему достать перчатку, брошенную ко львам, тот не любил. Он отрицал за вами, женщинами, право испытывать силу нашей любви, с тем чтобы вознаградить истинно доблестные души. А я всем пожертвую ради вас — семьей, именем, будущим.

— Как оскорбительно слово — «жертва»! — произнесла маркиза тоном упрека, дав тем самым понять Каллисту, сколь нелепы изъявления его чувств.

Только женщины, любящие безгранично, или кокетки умеют искусно воспользоваться случайно брошенным словом, как трамплином, чтобы вознестись на недосягаемые высоты; и ум и чувство действуют в данном случае одинаково; но любящая женщина огорчается, а кокетка презирает.

— Вы правы, — сказал Каллист, и слезы покатились по его лицу, — жертвой можно назвать только те жестокие усилия, которых вы от меня требуете.

— Замолчите же, — воскликнула Беатриса; ее потряс ответ юноши; впервые Каллист так полно выразил свою любовь, — я наделала достаточно ошибок, не искушайте же меня более.

Они незаметно добрались до утеса, поросшего самшитом. Каллист испытывал пьянящее блаженство, поддерживая маркизу, решившую добраться до самой вершины скалы.

Бедный юноша был на седьмом небе, ему дано было сжимать эту гибкую талию, он чувствовал трепет Беатрисы; он был нужен Беатрисе. Это нечаянное счастье вскружило ему голову, он уже больше ничего не видел и резко схватил Беатрису за широкую ленту ее пояса.

— Что с вами? — осведомилась она гордо.

— Значит, вы никогда не будете моей? — спросил Каллист, голос его прерывался, его душила бурлившая в жилах кровь.

— Никогда, мой друг, — ответила маркиза. — Я могу быть для вас только Беатрисой, только мечтой. Разве это не сладостно? Мы не узнаем ни горечи, ни страданий, ни раскаяния.

— И вы вернетесь к Конти?

— Так надо.

— Так не доставайся же никому! — воскликнул Каллист, толкнув маркизу с неистовой силой.