Оноре Бальзак - Беатриса

Вернувшись домой, он заперся в своей комнате, сошел вниз только к обеду и, посидев из вежливости с родными, снова удалился к себе. В десять часов вечера Фанни, встревоженная поведением сына, поднялась к нему и увидела, что Каллист что-то строчит, сидя среди скомканных и разорванных бумажек; он писал прямо Беатрисе, не доверяя Фелисите; он вспоминал, как маркиза приняла его признания в саду, и чувствовал себя чуть не победителем. Заметим, что, как это ни странно, первое любовное послание никогда не бывает непосредственным, горячим излиянием души. Садясь за письменный стол, молодой влюбленный, сохранивший чистоту сердца и ума, переживает такое бурное кипение чувств, что трудно назвать его послание обычным письмом, — это скорее выжимка из множества начатых и незаконченных, переписанных наново и отвергнутых им писем. Вот тот вариант, с которым Каллист познакомил свою бедную мать, остолбеневшую от изумления. Ей казалось, что их старый дом охвачен пламенем, что любовь ее сына пылает в нем, как зловещий пожар.

От Каллиста к Беатрисе

«Сударыня, я любил Вас еще тогда, когда Вы были для меня только мечтой; судите же сами, какой силы достигла моя любовь при виде Вас. Действительность превзошла самые смелые мечты. И я в отчаянии, ибо, сказав Вам, что Вы прекрасны, я ничего не смогу добавить к тому, что Вы уже давно знаете сами; добавлю одно — Ваша красота, быть может, еще никогда не пробуждала ни в ком таких чувств, какие пробудила она во мне. Вы не только прекрасны, Вы прекрасны на тысячи ладов; думая о Вас денно и нощно, я изучил вас, я проник в тайны Вашей души и Вашего сердца, постиг неоцененные тонкости Вашего характера. Да и понимал ли Вас кто-нибудь когда-либо? Вас, столь достойную обожания и поклонения? Так знайте же, каждое Ваше достоинство находит родственный отклик в моем сердце: Вы так же горды, как и я сам, благородство Ваших взглядов, изящество Вашей осанки, грация Ваших движений, все в Вас находится в чудесной гармонии с мыслями, с сокровенными стремлениями Вашей души, и, разгадав их, я имею смелость полагать, что достоин Вас. Если бы я не стал в течение этих нескольких дней Вашим вторым «я», разве осмелился бы я писать Вам о себе? Читать мое письмо будет актом эгоизма с Вашей стороны, ибо речь здесь идет о Вас самой, а не о Каллисте. Чтобы написать Вам, Беатриса, я смирил свои двадцать лет, посягнул на самого себя, любовь состарила мою мысль, или, быть может, она постарела по Вашей милости за эту неделю мучительных, чудовищных страданий, которые Вы причинили мне, — впрочем, помимо своей воли. Не считайте же меня одним из тех заурядных воздыхателей, которых Вы совершенно справедливо высмеиваете. Не велика заслуга полюбить молодую, прекрасную, умную, благородную женщину! Увы, я и не мечтаю даже чем-нибудь заслужить Вас. Что я для Вас? Дитя, которого влечет к себе блеск красоты и величье души, подобно тому как влечет мотылька к яркому огню. Я знаю, Вы растопчете цветы моей души, но я буду бесконечно, безмерно счастлив, чувствуя, как Ваши прелестные ножки топчут мою душу. Безграничная преданность, беспредельная вера, пламенная любовь, все эти богатства любящего и искреннего сердца — ничто; они нужны тому, кто страстно любит, но они бессильны вызвать ответную любовь. Минутами мне кажется даже, что мраморный кумир и тот потеплел бы от такого пламенного поклонения, но нет, когда я встречаю Ваш суровый и холодный взгляд, я сам леденею. Моя любовь немеет перед Вашим презрением. Почему? Не может же быть Ваша ненависть ко мне сильнее моей любви к Вам, так почему же более слабое чувство должно взять верх над чувством более сильным? Я любил Фелисите всеми силами своего сердца: увидев Вас, я забыл ее в один день, в одну минуту. Она была заблуждением, а Вы, — Вы истина. Вы разрушили, сами того не зная, мое счастье, и я не прошу у Вас ничего взамен. Я любил Фелисите, не питая никаких надежд, и Вас также я люблю безнадежно: ничто не изменилось, кроме самого божества. Я был идолопоклонником, а стал христианином — вот и все. Однако благодаря Вам я знаю теперь, что любить — это самое высшее счастье, только после него поставлю я счастье быть любимым. По утверждению Камилла, любить на короткий срок — значит, не любить совсем; любовь, которая не растет с каждым днем, что это за мелкое и жалкое чувство! Для того чтобы расти, любовь должна верить, что ей несть конца, а Фелисите предчувствовала закат нашего солнца. При виде Вас я понял правоту ее слов, против которых я восставал со всей силой моей юности, со всем неистовством моих желаний, со всем неумолимым деспотизмом моих двадцати лет. Я плакал, и несравненная Фелисите плакала вместе со мной. Вас я могу любить на земле и на небесах, как любят самого господа бога. Если бы Вы любили меня, Вам незачем было бы приводить те соображения, которыми Фелисите старалась умерить мой пыл. Мы оба молоды, у нас у обоих сильные крылья, и мы оба можем воспарить под самый небосвод, не боясь бури, которая страшила эту орлицу. Но что я говорю?