Кришан Чандар - Веранда

И О'Брайен стал тихонько насвистывать… Где-то в тумане затерялись молодые супруги…

Любовь в «Фирдаусе» выглядела довольно странно. По воскресным дням из Тангмарга сходились сюда сиделки и няньки, а по средам давали выходной официанткам, поэтому к этим дням в «Фирдаусе» готовились особо – запасали побольше еды и привозили побольше вина. Кроме того, неизвестно откуда по этим дням в отель собирались белые солдаты, среди которых было много американцев. У них были совсем еще невинные детские лица, по крайней мере такими они мне казались. И солдаты нравились мне, несмотря на всю их показную грубость, несмотря на покрой их брюк, лихо надетые кепи и круто выпяченную грудь. На их лицах отражались какие-то желания, поиски чего-то, они выглядели голодными или жаждущими, им явно чего-то не хватало.

Им не хватало любви, и эту нехватку восполнял своими стараниями Заман-хан – торговец любовью в «Фирдаусе». Торг происходил примерно так:

– Эй, официант!

– Да, сэр.

– Как дела?

– Все в порядке. Из Тангмарга пришла одна новенькая мисс. Но господин управляющий требует, чтобы она вернулась в бунгало к четырем часам утра.

– Ладно, все будет в порядке, ты у нас молодец.

Или имел место следующий диалог:

– Послушай, дорогая, – говорит он.

– Фи, свинья! – отвечает она.

– Пойдем со мной!

– Глупый какой!

– Не валяй дурака, пойдем!

– Нахал.

– Ну ладно, заткнись!

После этого очаровательного и изысканного знакомства оба отправляются в кедровую рощу собирать фиалки.

О'Брайен всегда извинял этих бедняг, старающихся скрыть свой голод. Ведь они приезжали сюда в отпуск всего на несколько дней, а потом снова уходили на фронт, и в эти немногие дни они старались насладиться всем счастьем, которое было отпущено на долю их юности, старались наполнить свои объятия всей негой красоты, которая была им доступна, старались насытить мир своих желаний медом поцелуев и наслаждений… А потом – снова пески, снова степи, снова окопы и вражеские засады в лесах.

– Солдату все можно простить. Что из того, что он посягнет на честь одной женщины, если он тысячи женщин спасет от гибели.

Я до сих пор помню эти слова О'Брайена. Какой-то подрядчик, видимо один из тех, что бежал из Бирмы, ответил ему:

– Женщины начинают думать о чести после того, как их накормят. Когда я бежал из Бирмы, со мною была вся моя семья – жена, взрослые дочери и младшие дети. Все они умерли дорогой. Я своими глазами видел, как мою жену и детей трясло от голода при виде кусочка хлеба. Я своими глазами видел, как мои дочери продавали свою честь на залитой кровью улице, чтобы получить хоть что-нибудь, что утолило бы их голод. А вы говорите – честь. – И подрядчик выругался. – Честь? – добавил он. – Дурак тот, кто верит в эти вещи! Обо всем этом хорошо думать, когда сыт!

Он говорил еще долго, и лицо О'Брайена как будто затянулось дымкой.

– Прикажите принести вина! – наконец, сказал он. – Вино – вот единственное, что никогда не старится, вот то единственное, что никогда не бывает неблагодарным и никогда не обманывает! Вино – не человек, и оно не бывает насильником, о нет, никогда, клянусь богом, клянусь сыном пресвятой девы!

В темноголубом небе заблистали звезды. Потом вдруг пригорок у отеля осветился рядами фонарей, и вскоре огни засветились везде. Казалось, кто-то подбросил в воздух букетик фиалок и они рассыпались по земле. На западе показалась луна, застенчивая, влюбленная в последнюю полоску заката, как тот луноподобный виночерпий, который впервые поднял чашу неба своей серебристой рукой.

О'Брайен продолжал пить, и глаза его были теперь темноголубыми и ясными, как небо.

В седьмом номере жил старик итальянец со своей дочерью Марией. Она целыми днями сидела в своей комнате, играя на рояле, а по вечерам обычно ходила гулять с отцом. В чертах этой девушки было что-то азиатское, может быть поэтому она мне и нравилась.

Старый итальянец прожил в этих местах не меньше тридцати лет. Он был владельцем небольшой лавочки на базарной площади и содержал библиотечку, которая в основном состояла из детективных и порнографических романов, рассказов о привидениях и другой литературы такого же рода, которая пользовалась успехом среди солдат и грамотной части местной аристократии. Старик давал читать эти книги за невысокую плату. Сам же он книг не читал – он очень любил вырезать трости и делал это так искусно, что они постепенно стали считаться одним из сувениров Гульмарга. Туристы охотно покупали их и увозили с собой на родину. Кроме того, у итальянца была еще одна страсть – он любил играть на концертино. По вечерам, после ужина он часто пел под собственный аккомпанемент, а Мария тихонько наигрывала что-то на рояле. Хорошо она. играла! До войны ее приглашали во многие почтенные английские семейства давать уроки музыки. Однако, как только началась война, отец и дочь были интернированы. Правда, их освободили после того, как им удалось доказать, что они индийские подданные, но продолжали держать под полицейским надзором.