Оноре Бальзак - Жизнь холостяка

По просьбе Филиппа, г-н Ошон вышел с ним пройтись. Когда скряга и солдат очутились на бульваре Барон, в таком месте, где их никто не мог услышать, подполковник сказал старику:

— Сударь, если вы соблаговолите послушаться моего совета, то мы никогда не будем говорить с вами ни о делах, ни о людях, иначе как прогуливаясь за городом или в таких местах, где можно не опасаться чужих ушей. Господин Дерош очень хорошо объяснил мне значение всяческих пересудов в маленьком городке. Я не хочу, чтобы кто-нибудь здесь подозревал, что вы помогаете мне своими советами, — ведь Дерош предложил мне советоваться с вами, и я прошу вас не отказать мне в этом. Нам предстоит столкнуться с очень сильным врагом, и не следует пренебрегать ни одной предосторожностью, чтобы отделаться от него. И прежде всего — извините меня — я больше не буду вас навещать. Некоторый холодок в наших отношениях необходим, чтобы вас не заподозрили в каком-либо влиянии на мои поступки. На случай, если мне нужно будет с вами посоветоваться, я буду ежедневно проходить по площади в половине десятого, как раз когда вы кончаете завтрак. Когда вы увидите, что я держу трость на плече, как ружье, это будет означать, что нам нужно встретиться, как бы случайно прогуливаясь, там, где вы заранее укажете мне.

— Все это свидетельствует, что вы человек осторожный и хотите добиться своего, — сказал старик.

— И добьюсь, сударь. Для начала укажите мне, с кем я мог бы связаться из военных, возвратившихся из старой армии, которые отнюдь не принадлежат к сторонникам Максанса Жиле.

— Во-первых, это капитан гвардейской артиллерии господин Миньоне, окончивший Политехническую школу, человек лет сорока. Он ведет скромный образ жизни, в высшей степени порядочен и осуждает Макса, считая его поведение недостойным настоящего военного.

— Отлично! — сказал подполковник.

— Здесь не много найдется военных подобной закалки, — продолжал Ошон. — А затем могу указать лишь одного отставного кавалерийского капитана.

— Мой род оружия! — сказал Филипп. — Был он в гвардии?

— Да, — ответил Ошон. — Карпантье в тысяча восемьсот десятом году был старшим унтер-офицером в драгунском полку; оттуда он перешел младшим лейтенантом в пехоту и там дослужился до капитана.

«Быть может, Жирудо был знаком с ним», — подумал Филипп.

— Карпантье занял должность в мэрии, на которой не захотел оставаться Макс; он — друг Миньоне.

— Что я могу делать здесь, чтоб заработать на жизнь?

— Как мне известно, открывается подотдел управления Общества взаимного страхования департамента Шер, и вы можете занять там какое-нибудь местечко; но это будет давать не больше пятидесяти франков в месяц...

— Мне достаточно.

К концу недели Филипп приобрел новый сюртук, панталоны и жилет из хорошего эльбефского сукна, купленные им в рассрочку с уплатою помесячно, а также сапоги, замшевые перчатки и шляпу. Из Парижа от Жирудо он получил белье, свое оружие и письмо к Карпантье, который некогда служил под начальством отставного драгунского капитана. Благодаря этому письму Филипп приобрел расположение Карпантье, который представил подполковника батальонному командиру Миньоне в качестве прекрасного, весьма заслуженного человека. Филипп завоевал восхищение обоих достойных офицеров некоторыми доверительными беседами по поводу раскрытого заговора, который был, как известно, последней попыткой выступления старой армии против Бурбонов, так как процесс сержантов Ла-Рошели [62] ...процесс сержантов Ла-Рошели... — Сержанты 45-го линейного полка Бори, Pay, Губен и Помье организовали в 1822 г. в Ла-Рошели заговор с целью низложения династии Бурбонов, но были арестованы и казнены в Париже. связан ведь был с другими замыслами.

На исходе 1822 года, умудренные опытом заговора девятнадцатого августа 1820 года, делами Бертона и Карона, военные удовлетворялись тем, что выжидали событий. Этот последний заговор, более поздний, чем заговор девятнадцатого августа, был таков же, но с лучшими участниками. Как и тот, он остался совершенно неизвестным королевскому правительству. Заговорщики были настолько умны, что после вторичного разоблачения приписали своему широкому предприятию узкие размеры казарменного заговора. Очагом этого заговора, в котором было замешано несколько полков кавалерии, пехоты и артиллерии, была Северная Франция. Предполагалось одним ударом занять укрепления на границе. В случае успеха трактаты 1815 года были бы упразднены [63] «...трактаты 1815 года были бы упразднены...» — Речь идет о трактатах (договорах), принятых на Венском конгрессе 1814—1815 гг., согласно которым Франция была возвращена к границам 1790 г. внезапным соединением с Бельгией, которая по военному соглашению, заключенному между заговорщиками, должна была отторгнуться от Священного союза. Два трона в одно мгновение рухнули бы в стремительном урагане. Вместо этого огромного, замышляемого дельными умами плана, к которому были причастны высокопоставленные лица, суду пэров была показана только его незначительная часть. Филипп Бридо согласился прикрыть главарей, исчезавших, как только заговоры, вследствие измены или случайности, бывали раскрыты, — да, впрочем, состоя членами палаты, они обещали свое содействие лишь для успешного завершения дела в самом правительстве. Рассказывать о плане, который с 1830 года признания либералов осветили во всей его глубине и в многочисленных разветвлениях, скрытых от низших участников, — означало бы завладеть областью истории и вдаться в слишком долгое отступление. Кратких сведений, данных нами, достаточно, чтобы понять двойственную роль, принятую на себя Филиппом. Бывшему ординарцу императора поручили руководить движением, подготовляемым в Париже единственно для того, чтобы замаскировать настоящий заговор и отвлечь внимание правительства к центру страны, меж тем как события должны были разразиться на севере. В этот момент Филиппу надлежало разорвать нить, связующую оба заговора, выдав только второстепенные тайны. Кроме того, ужасающее обнищание, о котором свидетельствовала его одежда и состояние его здоровья, сильно содействовало тому, чтобы приуменьшить значение и размеры этого замысла в глазах правительства. Такая роль соответствовала скользкому положению этого беспринципного игрока. Почувствовав себя между двух партий на своем коньке, хитрый Филипп сошел за честного малого у королевского правительства и вместе с тем сохранил уважение высокопоставленных лиц своей партии, а на будущее время решил пойти по тому из двух путей, который окажется более выгодным. Своим сообщением относительно огромного размаха настоящего заговора и причастности к нему некоторых судей он достиг того, что в глазах Карпантье и Миньоне стал человеком в высшей степени выдающимся, так как его самопожертвование рисовало его как политика, достойного прекрасных дней Конвента.