Оноре Бальзак: Жизнь холостяка

Один из самых страшных закоулков Парижа — это, без сомнения, часть улицы Мазарини от пересечения ее с улицей Генего до того места, где она сливается с улицей Сены, позади дворца Института. Высокие серые стены коллежа и библиотеки, завещанной городу Парижу кардиналом Мазарини, где впоследствии обосновалась Французская Академия, отбрасывают леденящую тень на этот закоулок; солнце здесь показывается редко, постоянно дует северный ветер. Несчастная разоренная вдова поселилась на четвертом этаже дома, расположенного в этом сыром, темном и холодном углу. Перед домом возвышались здания Института, занятые тогда помещениями своеобразных существ, известных у буржуа под именем художников, а в мастерских — под именем «мазилок». Сюда, случалось, въезжали в качестве «мазилок», а выезжали правительственными стипендиатами — в Рим! Такая операция сопровождалась исключительным шумом в то время года, когда в эти помещения заключали соискателей. Чтобы получить премию, нужно было в течение установленного времени создать: скульптору — статую в глине, живописцу — одну из тех картин, которые можно видеть в Школе изящных искусств, музыканту — кантату, архитектору — проект здания. Теперь, когда пишутся эти строки, «зверинец» уже перевели из мрачных и холодных зданий в изящный Дворец искусства, в нескольких шагах от них.

Из окон г-жи Бридо видны были забранные решеткой помещения — зрелище глубоко печальное. На севере перспектива замыкалась зданием Института. А если смотреть вверх по улице, то единственным отдыхом для глаз была вереница фиакров, стоявших в верхней части улицы Мазарини. Поэтому вдова в конце концов поставила на свои окна три ящика с землей и развела один из тех висячих садиков, которые находятся под угрозою полицейских распоряжений, но поглощают своей растительностью свет и воздух. Этот дом, примыкающий задним фасадом к другому дому на улице Сены, по необходимости как бы стиснут, лестница в нем винтовая. Четвертый этаж — последний. Три окна — три комнаты: столовая, маленькая гостиная, спальня; а напротив, через площадку лестницы, вверху — маленькая кухня, две комнаты для мальчиков и обширный чердак, не имеющий определенного назначения. Г-жа Бридо выбрала эту квартиру по трем соображениям: из-за дешевизны — она стоила четыреста франков в год, поэтому Агата заключила договор на девять лет; из-за близости к коллежу — было недалеко от императорского лицея; и, наконец, из-за возможности оставаться в привычном квартале. Обстановка квартиры соответствовала дому. В столовой, оклеенной дешевыми желтыми обоями в зеленых цветочках, с красно-бурым ненавощенным полом, было только самое необходимое: стол, два буфета, шесть стульев — всё из прежней квартиры. Гостиная была украшена обюсоновским ковром, подаренным г-ну Бридо еще в те времена, когда в министерстве обновляли мебель. Там вдова поставила обычную в то время мебель красного дерева с головами сфинксов, в 1806 году выделывавшуюся целыми партиями Яковом Демальтером, обитую зеленой шелковой тканью с белыми розетками.

Портрет Бридо, написанный пастелью кем-то из друзей и висевший над диваном, сразу же привлекал внимание. Хотя этому портрету с точки зрения искусства многого недоставало, все же так и бросалась в глаза решительность этого безвестного великого гражданина, запечатленная в линиях лба. Был хорошо передан ясный взгляд, спокойный и гордый. Проницательность, о которой свидетельствовал строгий рот, прямодушная улыбка, выражение лица этого человека, которого император назвал justus et tenax[7] Честным и постоянным ( лат. ). , были изображены если не талантливо, то, во всяком случае, точно. Вглядываясь в портрет, сразу можно было сказать, что этот человек всегда выполнял свой долг. Его лицо выражало ту неподкупность, которую приписывают многим людям, служившим Республике. Напротив, над ломберным столом, блистал портрет императора в красках, работы Верне, где Наполеон изображен несущимся на лошади в сопровождении своего эскорта. Агата обзавелась двумя большими клетками для птиц. В одной сидели чижи, в другой — тропические птички. Она предавалась этой детской забаве после своей утраты, непоправимой как для нее, так и для многих. Что касается спальни вдовы, то к концу третьего месяца она стала такой, какой ей и надлежало быть, и оставалась в этом виде до злосчастного дня, когда Агата принуждена была ее покинуть. Беспорядок, господствовавший здесь, не поддается никакому описанию. Кошки расположились на постоянное жительство в креслах, чижи, иногда выпускаемые из клеток, всюду оставляли многоточия. Бедная добрая вдова в разных местах ставила для них просо и курослеп. Кошки лакомились из блюдечек с отбитыми краями. Повсюду валялись всевозможные пожитки. От этой комнаты так и веяло провинцией и верностью. Все, что принадлежало покойному Бридо, заботливо сохранялось. Его письменные принадлежности удостоились попечения, которое в былые времена вдова рыцаря оказывала оружию покойного супруга. Каждый поймет трогательный культ, созданный этой женщиной, по одной подробности, — она завернула и запечатала перо, а на обертке сделала надпись: «Последнее перо, служившее моему дорогому мужу».