Оноре Бальзак - Жизнь холостяка

— Что же подумают обо мне? — воскликнул он, движимый привычным страхом перед язычками . — Нет! Кроме того, я ведь уже отправил на тот свет девятерых. Этот малый, сдается мне, не очень-то опасный противник: прямо из военной школы он поступил в армию, все время воевал — до самого тысяча восемьсот пятнадцатого года, потом отправился в Америку; таким образом, этот наглец никогда и не бывал в фехтовальном зале, а я не знаю себе равных в сабельной рубке. Сабля — его род оружия, я буду казаться великодушным, предлагая драться на саблях — потому что ведь я поведу дело так, чтобы он меня оскорбил, и перехитрю его. Решительно, это будет лучше. Успокойся: послезавтра мы будем господами положения.

Таким образом, дурацкое представление о своей чести оказалось у Макса сильней здравого расчета. Возвратившись в час дня домой, Флора заперлась в своей комнате, чтобы наплакаться вволю. В течение всего этого дня работали язычки в Иссудене; дуэль между Филиппом и Максансом считали неизбежной.

— Ах, господин Ошон, — сказал Миньоне, встретивший старика во время своей прогулки с Карпантье по бульвару Барон, — мы очень беспокоимся, так как Жиле великолепно владеет любым оружием.

— Пустяки! — ответил старый провинциальный дипломат. — Филипп хорошо вел это дело. Я не поверил бы, что этот развязный парень так быстро одержит верх. Молодчики сшиблись друг с другом, как две грозовые тучи...

— О, — сказал Карпантье, — Филипп — человек хитроумный, его поведение в верховном суде — образец дипломатии...

— ...Так-то, господин Ренар, — заметил некий горожанин. — Говорят, волки никогда не грызутся между собой, но, кажется, Макс схватился врукопашную с подполковником Бридо. Между двумя солдатами старой гвардии дело будет серьезное.

— Вы смеетесь над этим, вы, нынешние! — сказал Потель. — Бедный малый развлекался по ночам, поэтому вы против него. Но Жиле не такой человек, чтобы спокойно сидеть в этой дыре Иссудене без всякого дела!

— В конце концов, господа, — сказал четвертый, — у Макса с подполковником особые счеты. Разве подполковник не должен был отомстить за своего брата Жозефа? Вспомните, как предательски вел себя Макс по отношению к этому бедному парню.

— Ба! Какой-то художник! — сказал Ренар.

— Но дело касается наследства отца Руже. Говорят, господин Жиле собирался захватить пятьдесят тысяч ливров дохода, как раз когда подполковник поселился у своего дяди.

— Жиле собирался украсть ренту?! Вот что, господин Жаниве, не повторяйте этого где-нибудь в другом месте, иначе мы заставим вас проглотить язык, и притом без всякой приправы, — крикнул Потель.

Во всех буржуазных домах высказывались в пользу достойного Филиппа Бридо.

На следующий день, к четырем часам, офицеры старой армии, проживающие в Иссудене или в окрестностях, поджидали Филиппа Бридо, прогуливаясь по Рыночной площади у входа в ресторан Лакруа. Банкет, который должен был состояться в память коронации Наполеона, назначили на пять часов — воинский час. О деле Максанса и его отъезде из дома Руже говорили в разных группах — в том числе и среди простых солдат, надумавших собраться в винном погребке на площади. Среди офицеров только Потель и Ренар пытались защищать своего друга.

— Зачем нам вмешиваться в то, что происходит между двумя наследниками? — сказал Ренар.

— У Макса слабость к женщинам, — напомнил циничный Потель.

— Скоро сабли будут обнажены, — сказал один отставной прапорщик, возделывавший свои огороды в Верхнем Бальтане. — Если уж Максанс Жиле совершил такую глупость, что поселился у папаши Руже, то позволить выгнать себя, как лакея, не потребовав объяснения, — было бы просто трусостью.

— Конечно, — сухо ответил Миньоне. — Глупость, не имеющая успеха, становится преступлением.

Когда Макс подошел к старым наполеоновским воинам, он был встречен многозначительным молчанием. Потель и Ренар, взяв под руки своего друга, отошли на несколько шагов, чтобы поговорить с ним. В эту минуту издалека появился Филипп, который шел в парадном одеянии, волоча по земле свою трость с невозмутимым видом, составлявшим полную противоположность тому глубокому вниманию, какое Макс принужден был уделить разговорам со своими последними двумя друзьями. Миньоне, Карпантье и некоторые другие пожали Филиппу руку. Такой прием, столь отличный от приема, оказанного Максансу, окончательно уничтожил у этого молодого человека малодушные или, если угодно, благоразумные мысли, внушенные ему уговорами и особенно ласками Флоры и приходившие ему в голову, как только он оставался наедине с собой.