Мигель Астуриас - Ураган

Эрни Уокер вечно опаздывал, но на этот раз пришел еще позже, чем обычно. Он сообщил, как всегда, что ноги его «никак не поспевают за стрелками часов», пригладил зачес на лбу и наполнил бокал любимым своим ароматным старым шотландским виски.

— Потрясающий скандал! Тьюри Дэзин порвала с Нелли Алькантара. Не хотят даже видеть друг друга. Разошлись как в море корабли. Но предварительно, говорят, дрались шесть часов подряд.

— Предлагаю минуту молчания, в знак сочувствия, — сказал Карл Розе и поглядел, ища поддержки, на Тома. Том не отвечал, выставив зубы, похожие на гребень.

— Неплохая идея, — откликнулся он наконец. — Я думаю, это особенно должно понравиться Лестеру, он и так вечно молчит и никогда не смеется.

— Ты достаточно посмеялся в своей жизни, не правда ли, милый? — поспешила Лиленд на помощь мужу. И в эту минуту Лестер Мид, окруженный приятелями, как бы исчез. На его месте Лиленд увидела длинноволосого Швея в коротеньких брючках и рваных ботинках, он предлагал «все для шитья» и вызывающе хохотал: «А-ха-ха-ха-ха!»

— Все знают, что я больше люблю слушать, чем говорить, — сказал Лестер и погладил руку жены. Лиленд предложила гостям сесть — так будет удобнее.

— Вовсе нет, сидеть теперь не принято. Никто не сидит. Все стали очень уж деловые, работают день и ночь, коктейль пьют — и то стоя. Разговаривают — тоже стоя. Садиться не положено. Бедные мы, несчастные! Сидели же люди в добрые старые времена и на диванах, и на креслах, и на стульях. Теперь все эти вещи из моды вышли, сидеть ни у кого времени нет. Вот и топчутся часами, как лошади в конюшне. В Нью-Йорке мне больше всего именно это действовало на нервы — хочешь выпить коктейль после работы, изволь стоять.

Вышли подышать немного морским воздухом, а когда вернулись, Лиленд появилась в гостиной, толкая перед собой столик на колесах, на котором стояли виски, содовая, лед, тарелки с оливками и другими деликатесами. Однако на этот раз гости ни к чему не притронулись — так увлекла их беседа о новом средстве против малярии, говорят, более эффективном, чем хинин.

— А по мне, так любая лихорадка лучше, чем бессонница. Придумали бы какое-нибудь средство, чтобы спать. Ведь это ужас — сосешь, сосешь ночь, как леденец, и конца ему не видно, и приходится наконец, хочешь не хочешь, этот проклятый леденец глотать. Право, едва начинает темнеть, я уже чувствую, как ночь стоит у меня поперек горла и жжет, и во рту сохнет, и начинается озноб…

— Я одно время тоже не спал, глаз не смыкал, сказал Том только для того, чтобы нарушить мрачную паузу, последовавшую за словами Эрни Уокера.

— От этого нет лекарств, — добавил Розе.

— Вот и досадно! Придумывают то одно, то другое, от лихорадки, от сифилиса, от цинги, от черта и дьявола, а вот такого не могут отыскать, чтоб человек положил голову на подушку, закрыл глаза и заснул сном праведника.

— Так это же не болезнь.

— Да? А что же?

— Просто скверная привычка.

— Скверная привычка? Тогда почему дома у меня была привычка спать девять часов в сутки? А вот приехал сюда и ночи напролет не смыкаю глаз, бросаюсь от снотворного к виски, от виски к снотворному…

Помолчали. Лиленд села к роялю. Чистые звуки Моцарта наполнили душную гостиную. Стараясь не шуметь, гости один за другим расселись вокруг рояля. Лишь Том Бекер остался стоять.

За карты в этот вечер сели поздно. Лестер тасовал колоду, глядел на гостей, едва скрывая усталость.

Прошел час, два, три… Жара сгущалась. Гудели бесполезные вентиляторы, мелькали их крылья, руки, карты… Партия, партия, партия… Ну, эта последняя… Нет, нет, еще одну, еще только одну… Еще одну… Когда же наконец последняя? Но вот — «играем на честное слово», это уж в самом деле последняя. Четыре часа утра.

Лестер Мид сел на своего каракового жеребца и отправился в «Семирамиду» повидать Аделаидо Лусеро или его сыновей. Стоило выехать за ворота, и он снова почувствовал себя Швеем, тем прежним Швеем, что торговал «всем для шитья» и смеялся «а-ха-ха-ха-ха!». Швей… Лестер дорожил этим прозвищем, своей кличкой. Противно все-таки проводить ночи за картами — сидишь, словно приговоренный, и смотришь, как за окном встает новый день, прекрасный и беспощадный.

Навстречу шла толпа рубщиков. Вздымая меднокрасные, как языки пламени, руки, сверкая белыми зубами, они кричали, грозили, и даже простые мирные слова звучали в их устах как проклятия. Швей, Лестер Мид, Стонер (так его тоже иногда называли) был свой — безобидный малый без царя в голове. Они его знали, помнили его хохот «а-ха-ха-ха-ха!». От Швея скрываться нечего. И Лестеру тут же выложили все.