Мигель Астуриас - Ураган

Аделаидо Лусеро шел домой, заслужив свой отдых. Бывают дни, когда ничего не успеваешь. Он распределял дела по часам, но и так успевал не все. Когда он пришел, его окружили дети. Вечером, дома, он чувствовал себя плодоносным деревом, скажем, кокосом, на котором орехи растут по три в грозди. Младшенький был баловень. Только отец вернется, он ползет побыстрей к нему, словно юркая ящерица. Так его и прозвали.

— Гляди, Ящерка уже тут как тут!..

А темнокожий мальчик, будто понимая отцовские слова, перебирал руками по полу, чтобы добраться скорей, вставал, хватал отца за ноги, пытался по ним вскарабкаться. Отец ему помогал.

— Черт! Сын ты мне, за то терплю! Беззубый какой, никак не прорежутся. Будешь первый беззубый человек на земле.

— К нам приходила жена дона Джона, — поведала ему Роселия. — Лучше бы ей не приходить, не сумела я ее принять как следует. И я ее не понимаю, и она меня.

— Сесть ей предложила?

— Ну как же! Правда, не сразу… Побыла она у нас, пока не пришел Швей. Она с ним поговорила на ихнем языке, ничего не разберешь.

Лусеро кивнул, они замолчали. Ящерка пытался засунуть отцу в ноздрю свой палец и отцовский ус.

— Ты его шлепни, — сказала Роселия.

— Ладно, чего там! Чтоб я да сыночка бил! А что Швей?

— Пришел, откуда не возьмись. Он всегда так — нету его, а вдруг захохочет, и вот он, рядом. И уходит, не знаешь как, не знаешь куда. Свихнулся человек!

— Может, и свихнулся, а все ж он сын, или пасынок, или приемыш тех, кто сельву завоевывал, болота одолел, москитов, лихорадку, ящериц, змей, черта самого, чтобы эти прекрасные земли пошли под плантации. Без таких людей тут ничего бы и не было. Они все открыли… Ах ты, забыл! Стой, Ящерка! Забыл сеньору Пайлу бумаги отдать, а они ему нужны. Сейчас вернусь.

Ящерка сильно плакал, расставшись с отцом. А Лусеро пришел к Пайлам, когда друзья прощались.

— Заходи, Лусеро, — пригласил его мистер Пайл.

Аделаидо снял шляпу. Он слышал, хотя и не слушал, что говорят на прощанье. Больше всех говорила донья Лиленд, провожавшая до дверей Карла Розе и Эрни Уокера. Когда она повернулась и пошла к лестнице, ей почудилось, что муж и Лусеро стоят в клетке, словно птицы, одетые людьми, и клюют воздух. Лусеро вернул какие-то бумаги, попрощался с Пайлом и встретился с нею на ступеньках.

— Мне жена сказала, — начал он, не зная, надевать ли шляпу, — что вы встретились с этим любезником, который смеется, как обезьяна. Попросите мистера Пайла, пусть он вам расскажет, кто это. Нужно бы, чтоб ему кто-нибудь вроде вас дал хороший совет. Жена говорит, когда вы с ним толковали, он очень вас слушал. Ваш супруг вам расскажет. А то и мне, и всем нам жаль, что он такой ходит, чуть не босой, в чужое одет, без шляпы, вроде свихнулся…

Лиленд не поняла ни слова, хотя говорил он уверенно, как говорят те, кто думает, что, если произносить слова помедленней, их поймут. Но муж все перевел ей. Лусеро ушел, и она попыталась улыбнуться так, как улыбалась донье Роселии, когда у нее вышла гримаса боли.

Потянулись дождливые дни, дождливые дни и ночи, и она сидела дома. Муж уходил и возвращался, словно призрак в плаще с капюшоном, в сапогах, с зонтом. Друзья куда-то делись. Засели у себя по домам, курили, читали, пили. Звонили друг другу, и однажды под вечер позвонил Швей, ворвался сквозь трубку, смеясь своим стрекочущим, чудовищным смехом, явился, вращая зелеными глазами, словно статуя, научившаяся вдруг смотреть то туда, то сюда.

Лиленд увидела, какой он мокрый, хотя и смеется, и принесла полотенце, шлепанцы, какие-то мужнины вещи. Он переоделся, взял сигарету из лакированной коробочки, которую долго рассматривал, чиркнул спичкой и чуть не обжег себе лицо. «Что же делать, подумала Лиленд, — если он не уйдет?..» Ей уже не хотелось, чтобы он уходил.

Тьюри Дэзин, моложавая и элегантная чемпионка по лаунтеннису, с маленькой, как теннисные мячики, грудью, была ужасно похожа на счетную машину. К ней, самой главной из барышень, секретарше самого мистера Даймаса, являлись по воскресеньям прекрасные всадницы. Жили они рядом, общались ежедневно, но в воскресенье встречались так, словно давно не виделись.

Нелли Алькантара осадила коня, и Тьюри помогла ей спешиться. Они проводили вместе каждое воскресенье. Сперва они дружески завтракали (ели они мало), потом чемпионка, вступив в свои права, требовала от подруги заверений в любви.

Тьюри Дэзин, главная из всех секретарш, была смугла, словно песок на пляже, черные короткие волосы она причесывала на пробор и вообще походила на мужчину. Вела она себя по-светски сдержанно, а на самом деле была хищной и властной, как дикий зверь, и женщины, попавшие в ее орбиту, замечали опасность лишь тогда, когда им уже не было спасенья. Воспитанность ее уступала место обволакивающей нежности, подобной зыбкому болоту, она плакала, источала слезу за слезой, Словно цедила. «Ох, я бедная! — хрипло сетовала она. — Одиночество съело во мне все женское, остался мужчина. Меня одной ему мало, ищет, как бы другими полакомиться!..»