Джордж Элиот - Мидлмарч

— Это было бы слишком тяжким испытанием для твоей матушки!

Миссис Винси, у которой на склоне лет осталось меньше оснований кичиться «отлично поставленным домом», черпала немалое утешение в том, что по крайней мере двое из сыновей Фреда — настоящие Винси и не похожи на Гартов. Зато Мэри радовалась в душе, что ее младшенький, по всей вероятности, очень напоминает ее отца в ту пору, когда тот носил курточку и обнаруживал поразительную меткость, играя в шарики и сбивая камнями спелые груши.

Бен и Летти Гарт, ставшие дядюшкой и тетушкой еще подростками, бесконечно спорили о том, кого лучше иметь: племянников или племянниц. Бен уверял, что девочкам, конечно, далеко до мальчиков, в противном случае они не ходили бы всю жизнь в юбках — несомненное свидетельство того, сколь скромен предназначенный им удел, на что Летти, любительница апеллировать к книгам, гневно отвечала, что господь бог одел и Адама и Еву в звериные шкуры, притом ей вспомнилось, что на востоке и мужчины ходят в юбках. Впрочем, последний довод, несколько затмивший блеск предыдущего, ей вообще не следовало приводить, ибо Бен, презрительно сказав: «Ну и дураки», тотчас же обратился к матери с просьбой, чтобы она ответила, кто лучше мальчики или девочки. Миссис Гарт выразила мнение, что и те и другие достаточно гадкие и непослушные, но мальчики несомненно сильней, быстрее бегают и умеют более метко попадать в цель. Этим туманным приговором Бен остался вполне доволен, пропустив мимо ушей все, что касалось непослушания, зато Летти огорчилась, ибо ее самолюбие превышало ее физические силы.

Фред так и не разбогател — этому воспрепятствовала его склонность предаваться оптимизму, но постепенно он скопил достаточно и стал владельцем Стоун-Корта, и когда наступали неизбежные в жизни каждого фермера «тяжелые времена», его всегда спасала выучка, пройденная у мистера Гарта. Мэри с возрастом приобрела свойственную ее матери дородность, но, в отличие от нее, не заставляла своих сыновей сидеть подолгу над учебниками, так что миссис Гарт тревожилась, достаточно ли хорошо они усвоили грамматику и географию. Впрочем, в школе они оказались в числе лучших, возможно, потому, что всем удовольствиям предпочитали общество и беседы матери. Когда в зимние вечера Фред верхом возвращался домой, он с радостью представлял себе пылающий камин в большой гостиной и жалел всех мужчин, которым не выпало счастье жениться на Мэри, особенно же мистера Фербратера. «Он был в десять раз достойнее, чем я», — признавался он теперь великодушно. «Разумеется, — отвечала Мэри, — и по этой причине ему легче было без меня обойтись. Но ты — даже подумать страшно, во что ты превратился бы, — младший священник, который по уши увяз в долгах, потому что берет лошадей в прокатной конюшне и покупает батистовые носовые платки!»

Если мы наведем справки, мы, возможно, узнаем, что Фред и Мэри, как и прежде, живут в Стоун-Корте, что ползучие растения, оплетающие красивую каменную стену, как и прежде, выплескивают через нее белую пену цветов и роняют ее на поле, где величавым рядом высятся каштаны, и что двое влюбленных, которые обручились когда-то кольцом от зонтика и которых годы наделили безмятежностью и сединой, все так же в солнечные дни видны у того самого окна, из которого Мэри Гарт выглядывала когда-то по просьбе Старого Питера Фезерстоуна, чтобы посмотреть, не едет ли мистер Лидгейт.

Лидгейт не дожил до седых волос. Он умер всего лишь пятидесяти лет, не оставив без средств вдову и сирот, ибо жизнь его была застрахована на солидную сумму. Он обзавелся отличной практикой и жил в зависимости от сезона то в Лондоне, то на одном из морских курортов на континенте. Кроме того, он написал трактат о подагре, болезни, являющейся привилегией) богачей. Множество платежеспособных пациентов уповало теперь на его врачебное искусство, но он упорно называл себя неудачником: он не осуществил того, что некогда замышлял. Все знакомые считали его счастливым мужем обворожительной супруги, и ничто ни разу не поколебало этого мнения. Розамонда не совершала больше опрометчивых поступков и не компрометировала себя. Она просто сохранила кротость нрава, незыблемость в суждениях, склонность журить мужа и способность при помощи разных уловок всегда настоять на своем. С годами он перечил ей все реже и реже, из чего Розамонда заключила, что он научился ценить ее мнение; со своей стороны, и она поверила в таланты мужа, когда он сделался богат и поселил ее не в клетушке на Брайд-стрит, как грозился прежде, а в золоченой, благоухающей цветами клетке, где и подобало жить такой райской птичке, как она. Иными словами, Лидгейт, как говорится, достиг успеха. Но он умер, не дожив до старости, от дифтерита, и Розамонда некоторое время спустя вышла замуж за пожилого и преуспевающего врача, который стал хорошим отчимом ее четырем детям. Прелестное зрелище являла она собой, сидя в карете с дочерьми, и свое нынешнее благоденствие не раз именовала «воздаянием», за что именно она не говорила, но, возможно, имела в виду, что воздалось ей за терпеливость по отношению к Тертию, чей нрав так и не стал безупречным и с чьих губ до самых последних дней нет-нет да и срывалась какая-нибудь резкость, запоминавшаяся на более продолжительный срок, чем все последующие попытки ее загладить. Как-то он назвал ее своим базиликом, а когда она спросила, как объяснить эти слова, он ответил, что базилик — это растение, питательной почвой для которого служит мозг убитых людей. У Розамонды на такие выпады всегда был в запасе кроткий, но неопровержимый ответ. Зачем же он тогда на ней женился? Ему следовало бы выбрать в жены миссис Ладислав, которую он всегда так превозносит и постоянно ставит ей в пример. Так что победа, как водится, оставалась за Розамондой. Но отдадим ей справедливость: она никогда ни единым словом не пыталась умалить достоинств Доротеи, благоговейно помня, с каким великодушием та в критическую минуту пришла к ней на помощь.