Генри Мортон - Рим. Прогулки по Вечному городу

Мы продолжали мчаться. Тут перед нами возникла пожилая женщина в черном, из тех, что на любой итальянской улице решительно идут по проезжей части навстречу своей смерти. Он миновал ее. Я оглянулся и увидел, что она продолжает идти по проезжей части как ни в чем не бывало. Машины вокруг нас ехали с такой же огромной скоростью, как мы, повиновались общему для итальянского уличного движения закону и совершали маневры, похожие на движения птиц, то разлетающихся, то снова собирающихся в стаю. Вдруг прямо по курсу мы увидели слепого, которого переводил через дорогу маленький мальчик.

В любой другой стране мира, затормозив, мы бы неминуемо налетели на другую машину, и список убитых и раненых получился бы внушительный. Но, послушные инстинкту, который заставляет итальянского водителя чувствовать проблемы другого водителя, прочие машины «посторонились» и дали нам возможность объехать слепого. Затем мы бодро повалили несколько дорожных знаков, и, едва не задев девушку на заднем сиденье «веспы», оказались наконец на трассе Альбано, где и прибавили скорости.

— Как вышло, что вы так хорошо говорите по-английски? — спросил я.

— Я был у вас в плену, — ответил он просто, но в его словах звучала горечь и чувствовался намек на пережитое унижение.

Это выглядело всего лишь немного истеричным напоминанием о превратностях войны, но я подумал: неправильно воспринимать это, как нечто личное. В ответ я ограничился фразой:

— Ну что ж, надеюсь, я обращался с вами хорошо.

Мы ехали прочь из Рима, мимо того места, где кончаются трамвайные пути, мимо пустующих многоквартирных домов на насыпях щебенки, где итальянские киностудии создают свои драмы, по дороге, вдоль которой разрушенный акведук тянется через Кампанью, мимо аэропорта. Потом поднялись на зеленые холмы.

Водитель оказался действительно славным парнем, настоящим римлянином из Трастевере. Своим поведением он напомнил мне о том, как иронически и философски относились к превратностям судьбы английские кокни. Как и все итальянцы, он был знаком с кем-то, кто был знаком еще с кем-то, кто знал еще кого-то, и эта лестница святого Иакова могла привести его хоть на небо. При наличии стольких двоюродных братьев, дядьев и племянников, рассеянных по всему Риму, а также дипломатичности, почтения к родственникам и свободного времени для него в этом городе не было ничего невозможного.

Мы мчались по равнине, потом поднялись на прохладные Альбанские холмы. Когда папа отправляется в Кастель Гандольфо, весь район набит полицейскими. Мы встречали посты вдоль дороги через каждые пятьсот ярдов. Полицейские стояли, опершись на свои винтовки, и провожали нас взглядом. Одному из постов мой водитель отсалютовал долгим гудком и помахал из окна сердитому полицейскому.

— Кто это был? — спросил я.

— Двоюродный брат жены, — ответил водитель. Мы проехали по крутой и узкой улице и остановились на солнечной площади с фонтаном в центре. В дальнем углу площади я увидел огромные ворота, за которыми находился дворец папы. У входа стояли два швейцарских гвардейца в своей полосатой красно-желто-синей форме и улыбались в объективы фотоаппаратов, наставленных на них доброй сотней герлскаутов из Бельгии. Водитель сказал, что ему тут надо навестить своего дедушку, а после обеда он встретит меня. Так как аудиенция никогда не начиналась раньше шести, мне предстояло как-то убить день.

Я приятно провел около часа в ближайшем кафе, наблюдая толпу, привлеченную в этот маленький жаркий городок аудиенцией. Тут были и целые семьи, и туристические группы, и пилигримы со своими священниками, герлскауты из Голландии и Бельгии, бойскауты из Англии, испанцы, датчане, американцы и даже некоторое количество священников с монголоидными чертами лица, должно быть из Сиама. Официант сказал мне, что это только авангард — основная часть приедет ближе к аудиенции в автобусах из Рима.

Христиане, когда они собираются вместе, всегда производят на других людей приятное впечатление своей жизнерадостностью. Вот и сейчас я заметил прежде всего именно эту черту. Они разговаривали на разных языках, но всех их объединяла Церковь, эсперанто их литургии, а в тот момент они к тому же были возбуждены и взволнованы от мысли, что чуть позже предстанут перед наместником Святого Петра и получат его благословение. Передо мной вырос высокий, розовощекий, чисто выбритый американец, который вызвал у меня ассоциации с рекламой внутриофисной селекторной телефонной связи, и с предупредительностью маркиза XVIII века спросил, нельзя ли им с женой присесть за мой столик.