Оноре Бальзак - Серафита

Слышите эту истину? Самые точные из ваших наук, самые смелые размышления, самые прекрасные Озарения, — облака. Над ними Святилище, из которого исходит истинный свет.

Она села и замолчала, на ее спокойном лице не было и тени волнения вроде того, что охватывает ораторов даже после самых спокойных импровизаций.

Вильфрид наклонился к уху господина Беккера:

— Откуда у нее все это?

— Не знаю.

«На Фалберге он был более мягким», — отметила про себя Минна.

Прикрыв рукой глаза, Серафита упрекнула с улыбкой:

— Вы слишком задумчивы сегодня, господа. Вы относитесь ко мне и Минне как к мужчинам, с которыми привычно говорить о политике или коммерции, а ведь мы — девушки, и вы должны рассказывать нам сказки за чаем, как это делается на наших вечеринках в Норвегии. Ну же, господин Беккер, расскажите какие-нибудь из неизвестных мне саг! Например, сагу о Фритьофе [26] Легенда о Фритьофе и красавице Ингеборге — одна из самых известных скандинавских саг. , вы ведь верите в эту хронику и обещали поведать мне о крестьянском сыне, у которого был говорящий и имеющий душу корабль. Я мечтаю о фрегате «Эллида»! Не на такой ли вот фее с парусами должны плавать девушки?

— Уж коли мы возвращаемся в Жарвис, — сказал Вильфрид, не отрывавший глаз от Серафиты, как вор, укрывшийся в тени, от сокровищницы, — скажите, почему вы не выходите замуж?

— Вы все рождаетесь вдовцами или вдовами, — ответила она. — Моя же свадьба была подготовлена со дня рождения, я невеста...

— Чья? — в один голос отозвались все.

— Позвольте мне сохранить секрет, — ответила она. — Обещаю вам, если этого захочет наш Отец, пригласить вас на эту таинственную свадьбу.

— Это случится скоро?

— Жду.

Последовала долгая пауза.

— Пришла весна, — прервала молчание Серафита. — Уже грохочут воды и взрываются льдины. Не пора ли нам приветствовать первую весну нового века?

Сопровождаемая Вильфридом, она подошла к открытому Давидом окну. После длительного молчания зимы весенние воды бушевали подо льдом и отзывались музыкой во фьорде: очищенные пространством звуки накатывались, как волны, наполненные светом и свежестью.

— Ну хватит, Вильфрид, хватит мрачных мыслей! Если они окончательно овладеют вами, вам же труднее придется. Кто не прочел бы ваши желания в искорках ваших взглядов? Будьте великодушны, сделайте хоть шаг к добру! Согласитесь, превзойти человеческую любовь означает полностью пожертвовать собой ради любимой. Повинуйтесь мне, я поведу вас по пути, который приведет вас к высотам, о которых вы мечтали, любовь там будет воистину бесконечной.

Серафита оставила Вильфрида в глубокой задумчивости.

«Уж не пророчица ли это милое создание, ведь только что молнии вырывались из ее глаз, слово ее гремело над мирами, она занесла секиру сомнений над нашими науками? Уж не приснилось ли нам все это?» — думал Вильфрид.

— Минна, — сказал Серафитус, вновь подходя к дочери пастора, — орлы летят на падаль, голубки — к живым родникам под зеленую и мирную тень. Орел поднимается к небесам, голубка спускается с них. Не надоело ли тебе пребывать в краю, где не найти ни источника, ни тени? Совсем недавно ты не могла без паники смотреть на пропасть, береги же свои силы для того, кто полюбит тебя. Пойдем, бедная девочка, теперь ты знаешь — у меня есть невеста.

Минна поднялась и подошла с Серафитусом к окну, где стоял Вильфрид. Все трое услышали, как вздымается Зиг под натиском поверхностных вод, которые уже вырывали деревья из плена льдов. Фьорд вновь обрел голос. Иллюзии были развеяны. Все восхищались природой, освобождавшейся от оков, казалось, она отвечала мощным согласием Духу, чей голос только что разбудил ее.

Трое гостей загадочного существа покинули его, преисполненные неясным чувством, в котором смешалось все: сон, оцепенение, изумление; это не было ни сумерками, ни зарей, но порождало жажду света. Все были погружены в размышления.

— Я начинаю думать, что она — Дух в человеческой оболочке, — сказал господин Беккер.

Вернувшись к себе, Вильфрид, уже спокойный и убежденный, пытался осмыслить, можно ли бороться с силами, обладавшими таким божественным величием.

Минна спрашивала себя: «Но почему же он не принимает моей любви?»

Человек обладает свойством, огорчительным для лиц, склонных к медитации, пытающихся найти смысл движения обществ и подчинить движения рассудка законам развития. Какой бы важности ни был факт, даже если бы он был сверхъестественным, каким бы грандиозным ни было публично сотворенное чудо, молния этого факта, гром этого чуда утонули бы в океане морали, чья поверхность, слегка потревоженная каким-нибудь мгновенным всплеском, тотчас восстановила бы свою обычную размеренную жизнь.