Оноре Бальзак - Воспоминания двух юных жен

Гастон, моя милая, среднего роста, как все деятельные люди; он не толст, но и не худ, и весьма хорошо сложен; он гибок и ловок, он прыгает через рвы, как дикий зверь. Он удивительно уравновешен — а ведь люди, склонные к мечтательности, редко бывают таковыми. У него очень белая кожа при черных как смоль волосах, оттеняющих матовость лба и шеи. Он похож на Людовика XIII — у него такой же меланхолический вид. Он отпустил усы и эспаньолку, а бакенбарды и бородку по моей просьбе сбрил — нынче это уж слишком заурядно. Святая нищета уберегла его от скверны, которая портит стольких молодых людей. У него великолепные зубы и железное здоровье. Его живые синие глаза смотрят на меня с нежностью, обладающей магнетической силой, но когда он взволнован, они загораются и сверкают, как молния. Как у всех сильных телом и духом людей, у Гастона такой ровный характер, что я не устаю поражаться ему, а если бы ты видела моего мужа, ты бы поразилась вместе со мной. Я слыхала от женщин много сетований на семейную жизнь, но сама я не знаю, что такое частая смена настроений, вечные тревоги и недовольство собой мужчин, которые не хотят или не умеют стариться, которые постоянно корят себя за бесшабашную юность, мужчин, в чьих венах течет яд, а во взгляде вечно таится грусть, мужчин, которые под сварливостью скрывают недоверчивость, которые за каждый спокойный час пилят нас потом целое утро, которые мстят нам за свою непривлекательность и втайне ненавидят нашу красоту. Молодости неведомы эти пороки, они — принадлежность браков, где муж много старше жены. Ах, дорогая, выдавай Атенаис замуж только за человека молодого. Если бы ты знала, как упиваюсь я улыбкой, которая не сходит с уст Гастона, и которой его тонкий, изящный ум придает бесконечное разнообразие, этой красноречивой улыбкой, исполненной любви, немой благодарности, памяти о прошлом и наслаждения настоящим. Мы помним каждую минуту, проведенную вместе. Каждая былинка становится свидетельницей нашего блаженства; для нас все живо в этих чудесных лесах, все говорит нам о нашей любви. Старый, поросший мхом дуб возле сторожки напоминает нам, как мы отдыхали в его тени и как Гастон показал мне на мох, стлавшийся у нас под ногами, рассказал его историю, а от этого мха мы перешли к науке и мало-помалу дошли до конечной цели мироздания. Мы с Гастоном так близки по духу, что умы наши представляются мне двумя изданиями одного и того же сочинения. Как видишь, у меня появилась тяга к литературе. Мы оба наделены привычкой или даром рассматривать всякую вещь самым пристальным образом, и, постоянно находя все новые и новые доказательства чистоты нашего внутреннего чувства, мы доставляем себе все новые и новые радости. В конце концов мы сочли согласие наших умов свидетельством любви, и если бы когда-нибудь наше единомыслие нарушилось, это было бы для нас равносильно измене.

Жизнь моя полна удовольствий, но тебе я показалась бы чрезвычайно трудолюбивой. Прежде всего, дорогая, прими к сведению, что Луиза Арманда Мария де Шолье собственноручно убирает свою спальню. Я ни за что не потерпела бы, чтобы чужие руки дотронулись до моей постели, чтобы посторонняя женщина или девушка проникла в тайны моей спальни. Поклоняясь своему кумиру, я не пренебрегаю ни одной мелочью. Мною руководит не ревность, но чувство собственного достоинства. Поэтому я убираю свою спальню с тем тщанием, с каким влюбленная девушка наряжается. Я стала аккуратна, как старая дева. Моя туалетная комната не чулан, где все свалено в одну кучу, а прелестный будуар. Я все предусмотрела. Мой господин и повелитель может войти сюда в любой момент; ничто не оскорбит, не поразит, не разочарует его: цветы, ароматы, изящество — все здесь пленяет. Рано утром, пока Гастон спит, я встаю, иду в туалетную комнату и, памятуя о мудрых советах моей матушки, смываю следы сна холодной водой; Гастон об этом даже не подозревает. Когда мы спим, кожу ничто не раздражает, она хуже дышит, разгорячается и ее окружают видимые глазу испарения, своего рода атмосфера. Проведя по лицу мокрой губкой, женщина вновь становится юной девушкой. В этом, быть может, ключ к мифу о Венере, выходящей из вод.

Утреннее умывание придает мне прелесть Авроры, я расчесываю и душу волосы; завершив свой тщательный туалет, я змейкой проскальзываю назад, чтобы по пробуждении Гастон нашел меня сияющей, как весеннее утро. Его чарует эта свежесть только что распустившегося цветка, но он не задумывается о ее причине. Дневной туалет совершается с помощью горничной в уютной уборной. Разумеется, перед сном я снова переодеваюсь. Итак, я трижды, а то и четырежды в день меняю наряды для моего господина и повелителя, — но это, моя дорогая, связано уже с другими мифами древности.