Оноре Бальзак - Урсула Мируэ

— Ах, сударь, ума не приложу, что такое приключилось с барышней, она...

— Я знаю, — грустно перебил священник перепуганную кормилицу.

Аббат Шапрон поведал Урсуле новость, о которой она боялась спрашивать: госпожа де Портандюэр отправилась на обед в Рувр.

— А Савиньен?

— Он тоже.

Урсулу пробрал нервный озноб, заставивший аббата Шапрона содрогнуться, как если бы он прикоснулся к лейденской банке; сердце его болезненно сжалось.

— Так что сегодня мы не пойдем к ним, — сказал кюре, — да и вообще, дитя мое, вам больше не стоит туда ходить. Старая дама окажет вам такой прием, который может вас обидеть. Мы уже почти уговорили ее дать согласие на ваш брак с Савиньеном и не понимаем, что с ней произошло.

— Я готова ко всему и ничему не удивлюсь, — проникновенно сказала Урсула. — Единственное мое утешение — сознание, что я ничем не прогневила Господа.

— Пути господни неисповедимы, дорогая дочь моя, — сказал кюре. — Покоритесь воле Божией.

— Я не хотела бы обижать господина де Портандюэра несправедливыми подозрениями...

— Почему вы не называете его Савиньеном? — спросил кюре, заметивший в тоне Урсулы легкую досаду.

— Моего дорогого Савиньена, — поправилась она и заплакала. — Да, мой добрый друг, — продолжала она, всхлипывая, — какой-то голос и сейчас подсказывает мне, что не только род Савиньена, но и сердце его благородно. Ведь он не просто уверял, что любит меня одну, он доказал мне это своей бесконечной деликатностью, героически сдерживая свою пламенную страсть. Клянусь вам, что когда недавно я пожала Савиньену руку — это было, когда господин Бонгран заговорил про нотариуса, который хочет на мне жениться, — руки наши соприкоснулись впервые в жизни. Хоть он и послал мне в самом начале воздушный поцелуй из окна, затем его любовь всегда чтила самые строгие приличия; больше того, вам, читающему в моем сердце, но не ведающему того, что дозволено знать одним лишь ангелам, — так вот, вам я могу открыть, что любовь сделалась в душе моей основой многих добродетелей: она примирила меня с несчастьями, она, быть может, смягчила горечь непоправимой утраты, так что, нося траурные одежды, я почти весела душой. О! я согрешила. Да, любовь к Савиньену пересилила признательность к крестному, и Господь покарал меня. Как быть! я почитала себя женою Савиньена, я возгордилась, а Господь не прощает гордецам. Ведь вы сами говорили мне, что мы должны поступать только так, как угодно Господу.

Кюре не мог без волнения видеть, как слезы струятся по изможденному лицу девушки. Чем безмятежнее была ее жизнь до сих пор, тем горше было разочарование.

— Но, — продолжала Урсула, — теперь, когда я вновь осиротела, я сумею взрастить в своей душе чувства, подобающие моему положению. В конце концов, разве могу я быть камнем на шее у своего возлюбленного? Зачем ему прозябать здесь? Кто я такая, чтобы претендовать на его руку? Да и разве не люблю я в нем друга, которому готова пожертвовать и счастьем моим, и моими надеждами?.. Вы ведь знаете: я часто упрекала себя, что жду смерти старой дамы, что надеюсь воссоединиться с любимым над ее свежей могилой. Если другая даст Савиньену счастье и богатство, я немедля удалюсь в монастырь — моих денег как раз хватит на вступительный взнос. Двум привязанностям не место в сердце женщины, как двум владыкам не место на небесах. Монашеская жизнь многим прельщает меня.

— Он не мог отпустить мать одну в Рувр, — мягко сказал священник.

— Не будем больше говорить об этом, дорогой господин Шапрон. Сегодня вечером я напишу ему, что он свободен. Я с радостью затворю это окно.

И она рассказала старому священнику об анонимных письмах, прибавив, что не хочет поощрять своего неведомого вздыхателя.

— А ведь госпожа де Портандюэр тоже получила анонимное письмо; оно-то и надоумило ее отправиться в Рувр, — воскликнул кюре. — Без сомнения, на вас ополчились какие-то злые люди.

— Но за что? Мы с Савиньеном никому не сделали зла, никого не обидели.

— Как бы там ни было, дитя мое, воспользуемся этой сумятицей, чтобы привести в порядок библиотеку нашего бедного друга. Книги свалены в кучу, мы с Бонграном будем расставлять их, а заодно поищем, не спрятано ли в них что-нибудь. Положитесь на Господа, но помните, что у вас есть два преданных друга — мировой судья и я.

— Это много, — отвечала девушка, провожая кюре до калитки и вытягивая шейку, словно птичка, выглядывающая из гнезда, — она все еще надеялась увидеть Савиньена.