Оноре Бальзак - Урсула Мируэ

Внимательно всматриваясь в лицо молодого человека, доктор прочел на нем серьезные намерения человека оскорбленного и жаждущего отмщенья. Он от души одобрил решение Савиньена.

— Сосед, — сказал он под конец, — если вы простились с обычаями старого дворянства, которые нынче не в моде, и три-четыре года будете вести жизнь благонравную и прилежную, я берусь по истечении этого срока подыскать вам умную, красивую, хорошо воспитанную и благочестивую невесту с семью-восемью сотнями тысяч приданого; она принесет вам счастье и позволит гордиться ею, но благородным у нее будет не происхождение, а только сердце.

— Ах, доктор, — воскликнул юноша, — нынче люди благородного происхождения перевелись [154] ...люди благородного происхождения перевелись... — Та же мысль разъясняется в «Музее древностей»: «Дворянства больше нет, существует лишь аристократия. Наполеоновский кодекс убил дворянские привилегии, как пушка убила феодализм. Имея деньги, вы станете гораздо знатней, чем прежде» (Бальзак /15. Т.4. С.365). Размышления Бальзака о судьбах дворянства восходят к статьям Бональда «Об аристократии» и «О дворянстве», напечатанным в октябре 1832 г. в легитимистской газете «Реноватер». В обеднении дворянства и уходе его с политической арены роялисты видели подрыв государственного устройства, поскольку опорой государства они считали принцип наследственности. , остались одни аристократы.

— Заплатите ваш долг чести и возвращайтесь ко мне на квартиру; я закажу отделение в дилижансе — я ведь приехал в Париж не один, а со своей воспитанницей, — сказал старик.

В шесть часов вечера трое путешественников сели на улице Дофина в Дюклершу и двинулись в путь. Урсула молчала, опустив вуаль. Воздушный поцелуй, посланный некогда Савиньеном немурской соседке и потрясший ее не меньше целой книги о любви, был для юноши лишь мимолетной прихотью дамского угодника; уехав в Париж, он запутался в долгах и начисто забыл о воспитаннице доктора; к тому же безнадежная любовь к Эмилии де Кергаруэт вытеснила из его души всякое воспоминание о нескольких взглядах, которыми он обменялся с девочкой из Немура, и он не узнал Урсулу; доктор дал своей крестнице войти в дилижанс первой, а сам сел между ней и юным виконтом.

— Я должен дать вам отчет, — сказал доктор юноше, — все ваши бумаги со мной.

— Я едва не остался в Париже, — сказал Савиньен, — пришлось заказать себе одежду и белье; филистимляне ограбили меня, и я возвращаюсь домой, подобно блудному сыну.

Как ни увлекательны были беседы юноши и старика, каким остроумием ни блистали иные реплики Савиньена, Урсула до наступления ночи не проронила ни слова; она сидела, скрестив руки на груди и не поднимая зеленой вуали.

— Мадемуазель Урсуле, кажется, не понравился Париж? — спросил наконец задетый Савиньен.

— Я с радостью возвращаюсь в Немур, — отвечала девушка взволнованно, приподняв вуаль.

Хотя уже стемнело, Савиньен разглядел пышные косы и блестящие голубые глаза и узнал Урсулу.

— Я тоже без сожаления покидаю Париж и спешу заживо похоронить себя в Немуре, потому что меня ждет прекрасное соседство, — сказал он. — Надеюсь, господин доктор, что вы позволите мне бывать у вас; я люблю музыку, а мадемуазель Урсула, насколько я помню, играет на фортепьяно.

— Не знаю, сударь, — серьезно ответил доктор, — обрадуется ли ваша матушка, если вы будете наносить визиты старику, который относится к этому ребенку с материнской заботливостью.

Этот осмотрительный ответ заставил Савиньена задуматься и вспомнить о столь легкомысленно посланном поцелуе. Настала ночь, жаркая и душная; Савиньен и доктор заснули очень скоро, Урсула же долго предавалась мечтаниям, но к полуночи сон сморил и ее. Она сняла свою скромную соломенную шляпку. Головка ее в вышитом чепчике покоилась на плече крестного. На рассвете Савиньен проснулся первым и взглянул на спутницу: от дорожной тряски чепчик ее помялся и съехал набок, косы расплелись и волосы рассыпались по плечам, лицо раскраснелось от духоты; для женщины в возрасте такой беспорядок оказался бы роковым, но юности и красоте он был не страшен. Сон невинности всегда прекрасен. Сквозь приоткрытые губы виднелись ровные белые зубки, сбившаяся шаль открывала — впрочем, ничуть не оскорбляя приличий — дивную грудь, обтянутую платьем из цветного муслина. Пленительнее же всего была чистота целомудренной души, сиявшая на лице девушки тем более ярко, что к ней не примешивалось никакое другое чувство. Старик Миноре, проснувшись, переложил голову девушки на спинку сиденья в углу дилижанса, чтобы ей было удобнее; Урсула даже не шевельнулась — после стольких бессонных ночей, проведенных в тревоге за Савиньена, она впервые спала спокойным и глубоким сном.