Джордж Элиот: Медная чаша

— Лили! — воскликнул молодой человек, и всем пятерым охранникам пришлось напрячься, чтобы сдержать его отчаянный порыв. — Ты, изверг! прокричал он Юн Ли. — Если с головы этой девушки упадет хотя бы один волос, клянусь Святой Девой, я поджарю тебя живьем на пепелище, в которое превращу твой же дворец! Бог мой, Лили, как…

— Очень просто, мой дорогой лейтенант, — раздался шелковистый голос мандарина. — Мы знали — и это естественно, поскольку любой слуга в домах Северного Тонкина — мой слуга, — так вот, мы знали, что вы увлеклись этой женщиной. Когда же мне сказали, что вопреки всем моим стараниям вы продолжаете сохранять молчание, я распорядился, чтобы ее привезли сюда. Дом ее отца находится далеко от того места, где стоит ваш отряд, в сущности, он расположен на китайской, а не на французской территории, в общем, надо признать, что это было весьма нетрудным делом. А теперь…

— Андре! Андре! — воскликнула девушка, пытаясь вырваться из рук охранников. — Спаси меня… Эти звери…

— Не бойся, Лили, — ответил Фурне. — Они не осмелятся тронуть тебя даже пальцем, точно так же, как не осмеливаются убить меня. Они просто блефуют…

— Хорошо ли вы, лейтенант, обо всем подумали? — мягко спросил мандарин. — Что касается вас, то вы, действительно, французский офицер. Рука французской армии — а это достаточно длинная и не склонная прощать рука — дотянется куда угодно, чтобы покарать ваших убийц. Боги свидетели: я не хочу, чтобы она дотянулась и до меня. Но эта девушка… Она — нечто совсем иное!

— Иное? Как это иное? Она французская гражданка…

— Боюсь, что это не так, мой милый лейтенант Фурне. В ней действительно течет на три четверти французская кровь, но ее отец наполовину китаец и остается китайским подданным. К тому же, она проживает в Китае, и я боюсь, что французское правосудие не станет мстить за ее жизнь с той же решимостью, с которой оно стало бы мстить за вашу. Во всяком случае, на этот риск я могу пойти.

Фурне показалось, что кровь застыла в его жилах. Этот улыбчивый дьявол был прав! Лили — его милая белая лилия, чью связь с китайской нацией выдавал разве что весьма необычный разрез больших глаз, — не пользовалась покровительством трехцветного французского флага.

Боже праведный! Но что же делать? Предать флаг, свой полк, обречь на смерть своих товарищей или увидеть, как Лили замучают в его же присутствии!

— Итак, лейтенант Фурне, мы, кажется, понимаем друг друга, — продолжал Юн Ли после короткой паузы, которую он сделал лишь для того, чтобы пленник осознал весь ужас сложившейся ситуации. — Я думаю, вы все же вспомните, где именно располагается ваш отряд и как он вооружен. Итак?

Фурне хранил горькое молчание, однако смышленая Лили сразу ухватила суть происходящего, поначалу ускользавшую от нее.

— Нет, нет, Андре! — воскликнула она. — Ничего не говори им. Лучше я умру, чем позволю тебе стать предателем! Видишь, я готова.

Фурне откинул голову назад: к нему вновь вернулась прежняя решимость.

— Мне стыдно перед этой девушкой! — с чувством проговорил он. — Убей ее, Юн Ли, убей, если так хочешь, и если Франция откажется отомстить за нее, то это сделаю я! Но предателем я не стану!

— Не думаю, лейтенант, что это ваше последнее слово, промурлыкал мандарин. — Вздумай я задушить ее, что ж, тогда пожалуй. Но прежде она будет молить вас о помощи, и когда вы услышите ее безумные крики, крики той женщины, которую вы любите, тогда, возможно, вы выбросите из головы всю эту благородную риторику и весь свой героизм!

Он снова ударил в ладоши, и в комнату молча вошли еще слуги. В руках одного из них была небольшая жаровня с пылающими углями; другой держал маленькую плетеную клетку, внутри которой дико металось какое-то живое существо; третий нес медную чашу с двумя ручками по богам, с которых свисала блестевшая в лучах солнца гибкая стальная лента.

Фурне почувствовал, как волосы у него встают дыбом. Что за ужас теперь ожидает его? Где-то в глубине души он подозревал: то, что должно сейчас произойти, по своей жестокости превзойдет воображение любого нормального, здравомыслящего человека. Неожиданно в узких глазах мандарина блеснул адский огонь. Да был ли он вообще человеком? Может, это сам дьявол в человеческом образе?

Несколько слов на неведомом Фурне юнаньском диалекте, и слуги распластали девушку, положив ее жалкое беспомощное тело спиной прямо на чудесный ковер с павлиньим узором.

Только одно слово сорвалось с тонких губ мандарина, и мускулистые руки сорвали одежду с верхней части ее тела. Бледная и безмолвная, она лежала на этом чудесном ковре, не сводя глаз с лица Фурне: она молчала, прикусив губу, чтобы, не дай Бог, слова ее не поколебали решимости любимого человека.