Оноре Бальзак - Проклятое дитя

В 1617 году, через двадцать пять с лишним лет после той ужасной ночи, когда появился на свет Этьен, герцог д'Эрувиль, уже старик семидесяти шести лет, дряхлый, разбитый недугами, едва живой, сидел на закате солнца в огромном кресле у стрельчатого окна своей спальни, на том самом месте, где когда-то графиня огласила воздух слабыми звуками рога, тщетно взывая к людям и к небу о помощи. Герцог очень походил на каменную статую с гробницы какого-нибудь сеньора. Его энергичное лицо, с которого годы и страдания стерли отпечаток мрачной свирепости, было мертвенно-бледным, под стать седым как лунь волосам, длинными прядями обрамлявшим лысый желтый череп, казавшийся таким хрупким; блестящие, как у тигра, глаза все еще горели огнем воинственности и фанатизма, хоть и укрощенного религиозным чувством. Набожность придала что-то монашеское суровым чертам, выражение их смягчилось. Отсветы заката окрашивали мягкими красноватыми тонами эту все еще гордую голову. Слабое старческое тело закутано было в темные одежды, и вялая его поза, совершенная неподвижность так ясно говорили об однообразном, унылом существовании, о вынужденном покое, ужасном для человека, когда-то столь предприимчивого, деятельного, полного ненависти и энергии.

— Довольно, — сказал он своему капеллану.

Старик священник, читавший вслух евангелие, стоял перед своим повелителем в почтительной позе. Герцог напоминал старых львов в зверинце, одряхлевших, но все еще сохраняющих величавость; повернувшись к другому седовласому приближенному, он протянул ему исхудалую, покрытую редкими волосками, жилистую, но уже бессильную руку.

— Теперь твоя очередь, лекарь, — сказал он. — Проверь, в каком я нынче состоянии.

— Все идет хорошо, монсеньер. Лихорадка прекратилась. Вы проживете еще долгие годы.

— Как бы я хотел, чтобы Максимильян был здесь, — продолжал герцог, улыбаясь довольной улыбкой. — Сын у меня молодец! Уже командует отрядом аркебузиров в войсках короля. Маршал д'Анкр [13] Маршал д'Анкр — авантюрист Кончини, фаворит матери Людовика XIII — Марии Медичи; был казнен по приказу короля (XVII век). покровительствует ему, да и королева Мария к нему милостива: сделала его герцогом де Невером, а теперь думает сосватать ему какую-нибудь принцессу. Вот достойный продолжатель нашего рода. А какие чудеса отваги он совершил при нападении на...

В эту минуту вошел Бертран, держа в руке письмо.

— Что это? — нетерпеливо спросил старик герцог.

— Грамота от короля. Прислана с гонцом, — ответил конюший.

— От короля, а не от королевы-матери? — удивленно воскликнул герцог. — Что же там происходит? Уж не взялись ли опять за оружие гугеноты? Лик господень, пресвятые мощи! — И, выпрямившись, герцог обвел сверкающим взглядом троих стариков приближенных. — Ну что ж, я подниму опять своих солдат, и бок о бок с Максимильяном мы очистим Нормандию.

— Сядьте, пожалуйста, ваша милость, сядьте! — воскликнул лекарь, обеспокоенный горячностью старика, опасной для выздоравливающего больного.

— Читайте, мэтр Корбино, — сказал герцог, протягивая грамоту духовнику.

Четверо действующих лиц этой сцены являли собой весьма назидательную картину жизни человеческой. Конюший, священник и врач — старики, убеленные сединами, — стояли перед своим господином, сидевшим в кресле, и у каждого из них тусклый взгляд, которым они обменивались, выдавал какую-нибудь неотвязную мысль, из числа тех, что завладевают человеком на краю могилы. Ярко освещенные последним лучом заходящего солнца, эти молчаливые старцы представляли грустную и богатую контрастами картину. Темная торжественная опочивальня, где за двадцать пять лет почти ничего не изменилось, была красивым обрамлением этой поэтической страницы жизни, полной угасших теперь страстей, омраченной смертью, порабощенной религией.

— Маршал д'Анкр убит на Луврском мосту по повелению короля! Потом... Боже мой...

— Говори! — воскликнул герцог.

— Монсеньер, ваш сын, герцог де Невер...

— Что с ним?

— Умер.

Герцог уронил голову на грудь и тяжело вздохнул, но не промолвил ни слова. Трое приближенных молча переглянулись. Им казалось, что прославленный и богатый дом д'Эрувилей гибнет на их глазах, идет ко дну, как затонувший корабль.

— Всевышний выказывает мне черную неблагодарность! — произнес наконец герцог. — Видно, он не помнит, сколько ратных подвигов я совершил во имя его святого дела!..