Оноре Бальзак - Проклятое дитя

А когда герцогиня слегла, она стала быстро клониться к могиле, — ведь ее лишили близости любимого сына, он не мог быть у ее изголовья по условиям договора, соблюдать который был обязан ради спасения жизни. Сын горевал не меньше, чем мать. Вдохновленный гениальной догадливостью, которой наделяют нас подавленные наши чувства, Этьен нашел тайный язык для своих бесед с матерью. Проверив все оттенки и силу своего голоса, как это сделал бы самый искусный певец, он приходил петь под окнами герцогини, если Бовулуар подавал ему знак, что около нее никого нет. Когда-то в детстве он утешал свою мать необыкновенно милыми, ласковыми улыбками; теперь, став поэтом, он утешал ее нежнейшими мелодиями.

— Эти песни вливают в меня жизнь! — говорила герцогиня Бовулуару, вдыхая воздух, в котором звучал голос Этьена.

Наконец настала минута расставания, с которой должна была начаться долгая скорбная пора в жизни проклятого сына. Уже не раз он находил некое таинственное соответствие между своими волнениями и движениями волн в океане. Занятия оккультными науками приучили его находить особый смысл в явлениях природы, и для него язык моря был более красноречив, чем для кого бы то ни было. В тот роковой вечер, когда ему предстояло навеки проститься с матерью, на море было волнение, показавшееся ему каким-то необычайным. Океан бушевал, и открывавшаяся бездна как будто бурлила изнутри; вздымавшиеся волны разбивались о берег с мрачным гулом, зловещим, как вой собак, чующих бедствие. Этьен невольно сказал вслух:

— Да что ж он хочет от меня? Он весь содрогается и стонет, как живое существо! Матушка часто говорила мне, что в ту ночь, когда я родился, ужасная буря сотрясала океан. Что же случится сегодня?

Мысль эта не давала ему покоя, и, стоя у окна своей хижины, он устремлял взгляд то на окно опочивальни матери, где мерцал слабый огонек, то на океан и прислушивался к его непрестанным стонам. Вдруг тихонько постучался Бовулуар, и в дверях показалось его лицо, омраченное отсветом несчастья.

— Монсеньер, — сказал он, — герцогиня очень плоха и хочет проститься с вами... Приняты все предосторожности, чтобы с вами не случилось в замке никакой беды. Но надо все-таки остерегаться, ведь мы должны будем пройти через опочивальню герцога — ту самую комнату, где вы родились...

При этих словах слезы выступили на глазах Этьена, и он воскликнул:

— Океан сказал мне!..

Он машинально последовал вслед за лекарем до двери угловой башни, через которую поднялся Бертран в ту ночь, когда герцогиня родила проклятое дитя. Конюший уже поджидал их с фонарем в руке. Этьена провели в библиотеку кардинала д'Эрувиля, и там ему пришлось подождать вместе с Бовулуаром, пока Бертран отворит двери и посмотрит, может ли проклятый сын пройти без опасности для себя. Герцог не проснулся. Этьен и Бовулуар ступали легким шагом. В огромном спящем замке слышались лишь слабые стоны умирающей. Итак, обстоятельства, сопровождавшие рождение Этьена, повторялись при смерти его матери. Даже буря, даже смертельная тоска, даже страх разбудить безжалостного великана, который на этот раз спал очень крепко. Во избежание беды конюший взял Этьена на руки и пронес его через опочивальню грозного своего господина, решив, что если внезапно надо будет объяснить свое появление в спальных покоях, он сошлется на тяжелое состояние герцогини. У Этьена тяжко щемило сердце, ему передавался страх, томивший обоих верных слуг, но это мучительное волнение, так сказать, подготовило его к печальному зрелищу, представшему перед его глазами в пышной опочивальне, куда он пришел в первый раз с того дня, когда отцовское проклятие изгнало его из дома Он окинул взглядом широкое ложе, к которому никогда не приближалось счастье, и среди складок богатых тканей с трудом рассмотрел свою любимую мать, — так она исхудала. Она лежала бледная как полотно, едва отличаясь восковой белизной лица от кружевных своих подушек, и с трудом переводила угасающее дыхание; собрав последние силы, она взяла сына за руки: ей хотелось излить всю душу в прощальном долгом взгляде, как некогда Шаверни в последнем прости завещал ей одной всю свою жизнь. Снова очутились вместе Бовулуар и Бертран, сын, мать и спящий отец; но вместо радости материнства пришла могильная скорбь, черный мрак смерти вместо света жизни. И в эту минуту вдруг разразилась буря, которую с заката солнца предвещал угрюмый рев моря.

— Жизнь моя! Цветик мой ненаглядный! — шептала Жанна де Сен-Савен, целуя сына в лоб. — Родила я тебя под завывания бури, и вот опять воет буря, а я ухожу от тебя. Меж двух этих бурь все было для меня жестокой бурей, кроме тех часов, когда я видела тебя. Вот и сейчас ты принес мне последнюю радость, пусть смешается она с последним моим страданием. Прощай, единственная любовь моя! Прощай, прекрасный образ двух душ, что скоро соединятся! Прощай, единственная моя радость, чистая радость! Прощай, мой любимый!