Оноре Бальзак - Прощай!

— Моя несчастная племянница лишилась рассудка, — продолжал врач после минутного молчания. — Ах, сударь! — воскликнул он, схватив д'Альбона за руку. — Как жизнь была жестока к этому юному созданию, такому слабому и беспомощному! После ряда невероятных злоключений она оказалась оторванной от этого гренадера-гвардейца, которого звали Флерио; целых два года ее носил за собой поток войск, и она была игрушкой в руках кучи негодяев. Мне рассказывали, что она блуждала босая, оборванная, оставаясь месяцами без присмотра, без пищи; временами ее помещали в какой-нибудь госпиталь, потом, точно животное, прогоняли оттуда. Одному только богу известно, какие бедствия пришлось пережить этой бедняжке. Она находилась в доме для умалишенных в каком-то маленьком немецком городишке, а в это время ее родные, считавшие ее мертвой, делили здесь ее наследство. В 1816 году гренадер Флерио нашел ее в одной страсбургской харчевне, куда она забрела, бежав из тюрьмы. Крестьяне рассказывали ему, что графиня целый месяц прожила в лесу, и они устроили на нее облаву, чтобы захватить ее, но это им не удалось. Я находился тогда в нескольких лье от Страсбурга. Когда до меня дошли слухи об одичавшей девушке, мне захотелось проверить странные факты, давшие пищу для столь необычайных россказней. Что со мною было, когда я узнал графиню! Флерио рассказал мне все, что ему было известно об этих грустных событиях. Я увез беднягу солдата вместе с моей племянницей в Овернь, где, к несчастью, потерял его: он имел какую-то власть над графиней. Ему одному удавалось заставить ее одеться. «Прощай!» — единственное слово, воплотившее для нее весь язык; прежде она произносила его редко. Флерио, пытаясь пробудить в ней разум и потерпев неудачу, добился лишь того, что это грустное слово она стала произносить все чаще и чаще. Гренадер умел развлечь ее, занять ее, играя с ней; и я надеялся, что с его помощью...

Дядя Стефани на минуту умолк.

— Впрочем, она нашла здесь другое существо, с которым у нее установилось как будто бы взаимное понимание. Это придурковатая крестьянка. Несмотря на свое слабоумие и безобразие, она влюбилась в одного каменщика. У нее есть клочок земли, и каменщик собирался на ней жениться. Целый год бедняжка Женевьева была счастливейшим существом на свете. Она наряжалась, а по воскресеньям шла танцевать с Далло. Чувство любви было ей доступно; в ее сердце, в ее сознании нашлось для него место. Но Далло передумал: подвернулась другая девушка, у которой мозги были в порядке, а земли немножко больше, чем у Женевьевы. И Далло бросил Женевьеву. Несчастное создание потеряло последнюю крупицу разума, разбуженную в ней любовью, и теперь она годна лишь на то, чтобы пасти коров да собирать траву. Моя племянница и эта бедная девушка в некотором роде товарищи по несчастью: их как бы связывает невидимыми нитями общность судьбы и чувства, которое обеих довело до безумия. Да вот! Поглядите сами, — продолжал дядя Стефани, подводя маркиза д'Альбона к окну.

Судья увидал прекрасную графиню, сидящую на земле в ногах Женевьевы. Вооружившись большим костяным гребнем, крестьянка старательно расчесывала черные волосы Стефани, а та издавала какие-то радостные звуки, вероятно, от испытываемого ею физического наслаждения. Г-н д'Альбон вздрогнул при виде покорной позы и чисто животной пассивности, говорившей о полном отсутствии разума у графини.

— Филипп! Филипп! Что все пережитое по сравнению с этим! — воскликнул он. — Нет никакой надежды?

Старый врач поднял взоры к небу.

— Прощайте, сударь, — сказал д'Альбон, пожимая старику руку. — Мой друг ждет меня. Вы вскоре с ним увидитесь.

— Значит, это действительно она? — воскликнул де Сюси после первых же слов маркиза д'Альбона. — Ах, а я все еще сомневался! — прибавил он, и из его черных суровых глаз скатилось несколько слезинок.

— Да, это графиня де Вандьер, — отвечал судья.

Полковник вскочил и стал поспешно одеваться.

— Ты что, Филипп, с ума сошел? — воскликнул пораженный судья.

— Но ведь я здоров уже, — ответил ему просто полковник. — При этой новости прекратились все мои боли. Да и о какой болезни может быть речь, когда я думаю о Стефани? Я еду к «Добрым Братьям», чтобы видеть ее, говорить с ней, вылечить ее. Она свободна. Значит, нам должно улыбнуться счастье, если есть провидение! Неужели ты думаешь, что эта бедная женщина может слышать меня и не обрести рассудка?

— Но ведь она уже видела тебя и не узнала, — мягко возразил судья, заметив, какие восторженные надежды обуревают его друга, и стараясь зародить в его душе спасительное сомнение.