Иван Панаев - АКТЕОН

Произнеся это, дочь бедных, но благородных родителей скромно потупила глаза.

- Вы не сердитесь на меня, душенька? - спросила она после минутного молчания, взглянув с чувством на Ольгу Михайловну.

- За что же-с?

- Вы могли думать, что я была отчасти причиною неприятностей, которые последнее время терпели вы от Прасковьи Павловны, а я, клянусь вам, всегда еще удерживала ее, сколько могла, хвалила ей вас…

- Очень вам благодарна.

- Мне всегда так жалко было на вас смотреть; я всегда самое искреннее участие принимала в вас… Позвольте мне быть уверенной, что мы расстаемся с вами без всяких неприятностей?

- Совершенно. Желаю вам всякого счастия.

Дочь бедных, но благородных родителей поцеловала Ольгу Михайловну и заплакала.

Все было готово к отъезду. Прасковья Павловна, Семен Никифорыч, Петр

Александрыч и невеста, в салопах и шинелях, присели минуты на две, как это обыкновенно водится; потом помолились; потом Прасковья Павловна начала рыдать и благословлять свою Анеточку; потом все пошли к карете, где ожидали их мрачный Антон и вечно цветущая Агафья.

В эту самую минуту Илья Иваныч, приехавший в тележечке на одной лошадке, подбежал к отъезжающим.

- Ах, Илья Иваныч! - закричал Актеон.

- Эге! Илья Иваныч, - произнес Семен Никифорыч.

- Илья Иваныч! Илья Иваныч! - пропищала Прасковья Павловна с Анеточкой.

- Мое почтение-с. А я привез вам новость-с. Село Козмо-Демьянское графа

Воротынцева продано совсем, с померанцевыми деревьями-с, с фабрикой, с домом и со всеми угодьями за миллион двести тысяч-с.

- Кому? кому? - закричали все в один голос.

- Дмитрию Васильичу Бобынину.

- Вздор! - вскрикнула Прасковья Павловна, обомлев.

- Ей-богу-с. Уж и купчая, говорят, совершена-с… Да в городе вы всё сами узнаете.

Прасковья Павловна бросила значительный взгляд на сына.

- А вы куда-с едете? - спросил Илья Иваныч.

- Ах, батюшка, да разве ты не знаешь? Везу отдавать замуж Анеточку.

- Поедемте-ка с нами, - сказал Актеон, - как будет весело, какие будут обеды, ужины!.. - Он подумал: "Ай да Дмитрий Васильич! Как-то я, выручу от него деньги, отданные на филатуру?"

- Вы, Илья Иваныч, сядете там сзади, в тарантасе, с Настей и с Машей, - заметила

Прасковья Павловна.

- Как же, я жене и детям ничего не сказал-с! Разве с моим мужичком послать их уведомить, что я, дескать, с вами в город поехал?

- И прекрасно. Так решились?

- Решился-с.

На свадьбе будем мы отлично пировать

И молодым всех благ и счастия желать.

Проговорив это двустишие, Илья Иваныч бросился к своей тележке, вынул из нее свой чемоданчик, отдал приказ своему мужичку и расположился в тарантасе.

В карету села, кроме четырех господ, Агафья Васильевна. Антон взгромоздился на козлы. Гришка стал на запятки. Карета двинулась, и за нею два тарантаса, нагруженные перинами, подушками и девками.

В этот же вечер Ольга Михайловна написала к учителю:

"Завтра утром я ожидаю вас к себе. Вы никого не встретите. Я одна, все уехали в город".

Но с кем послать эту записку?

Ольга Михайловна задумалась: вдруг ей пришло на память, что умирающая няня говорила о Петре. Этот Петр находился под опалой у Прасковьи Павловны и редко приходил в комнаты. Ольга Михайловна велела позвать его к себе. Он явился.

- Возьмешься ли ты доставить эту записку учителю, который живет у Андрея

Петровича? - спросила она.

- Почему же нет-с? Да лучше всего, сударыня, отдать ее покровскому крестьянину, который здесь проездом у нашего мужичка Ермолая.

- И он доставит ее?

- Как же-с, непременно; наказать только ему строже.

- Так возьми же эту записку и попроси его, чтоб он доставил ее сегодня же, если может.

- Слушаю-с. - Петр ушел.

На следующее утро она встала рано и вышла в сад. Погода была пасмурная; серые тучи кругом обложили небо. Резкий ветер, поднявшийся с поля, со стоном качал полуобнаженные деревья; желтые листья грудами лежали на земле, утки лениво ныряли в пруде; на полусгнившем и почернелом заборе висело белье; по крыше разваливающегося дома лепился мох; ставни у многих окон сорвались с петель и качались со скрипом…

Она возвратилась в свою комнату и села в тревожном ожидании у окна, прислушиваясь к однообразному стуку и шипенью старинных стенных часов. Сердце ее ныло и замирало от грусти. На ней было белое платье - такое же, как в тот день, когда она увидела его в первый раз. Осунувшееся лицо ее было покрыто ярким румянцем; глаза блестели; грудь подымалась тяжело и неровно.