Иван Панаев - АКТЕОН

Она остановилась на холме, любуясь прощальной красотой природы, великолепным убранством ее накануне смерти… Песня мужика замирала в отдалении, все стихало; огонь в облаках потухал; все предметы сивели и становились неопределеннее…

Ей стало страшно одной… Она сбежала с холма и скорыми шагами пошла по знакомой ей тропинке домой. В эту самую минуту из рощи вышел человек среднего роста с ружьем на плече. Дорога отделялась от рощи небольшой канавкой, прорытой для стока дождевой воды. Он перескочил эту канавку и остановился перед Ольгой Михайловной, которая от испуга отшатнулась назад.

- Простите меня, - сказал он ей, - я испугал вас. Это был учитель.

- Да, в самом деле, - отвечала она, улыбаясь и смотря на него, - вы испугали меня…

Вы с ружьем? Давно ли вы сделались охотником?

- С тех пор как приехал сюда. Но отчего, - продолжал он, несколько понижая голос,

- отчего вы здесь - и одни?.. Не случилось ли чего с вами?

- Ничего. Я гуляла и слишком далеко отошла от деревни…

- Но прежде чем вы дойдете до нее, смеркнется… В сумерках вас может испугать все - и лист, падающий с дерева… Позвольте мне проводить вас до вашей деревни.

Она отвечала ему наклонением головы, ускорила шаги и закуталась в свою теплую мантилью, потому что воздух становился резок.

Несколько минут они шли, не говоря ни слова.

- Я столько лет не видалась с вами, - сказала она, выходя из задумчивости, - с тех пор изменилось так многое… Зачем вы оставили Москву? зачем вы здесь?

- Ради бога, не спрашивайте меня о моей жизни, - отвечал он грустно.

Разговор прекратился. На его и на ее лице выражалось сильное волнение. Вдруг она остановилась на том месте, где оканчивалась роща. Они были уже в нескольких шагах от деревни… Наступили сумерки… В избах замелькали огни… В речке заблестели лунные лучи…

- Благодарю вас, - сказала она, - я теперь почти дома; но, может быть, вы сделаете нам удовольствие - зайдете к нам… Мой муж…

- Мне очень жаль, - отвечал он, - что я не могу воспользоваться вашим предложением… Я и без того немножко запоздал. Я думаю, Андрей Петрович разослал всех своих гончих для отыскания меня… Но как бы то ни было, я очень обязан случаю, который позволил мне несколько минут провести с вами…

- Это бывает редко, - продолжал он после минуты молчания, - а мне хотелось бы еще раз, только один раз в жизни услышать от вас звуки Шуберта… Наши московские вечера уже не возвратятся; но в душе моей сохранились каждый звук ваш, каждое слово, и только эти звуки, эти слова и примиряют меня с моею жалкою жизнью…

- Прощайте, добрый друг мой, - перебила она, - протягивая ему руку, которую он жадно схватил и целовал. - До свидания… Когда-нибудь я исполню ваше желание…

Лицо ее горело.

- Еще одно слово! - вдруг вырвалось у него, - вы несчастливы?

На губах ее показался едва заметный судорожный трепет…

- Прощайте, - повторила она, вырывая свою руку из его руки, - прощайте…

Он долго смотрел ей вслед и потом тихо пошел домой, беспрестанно оглядываясь…

Вдруг в кустах возле самой дороги послышался шорох… Из-за куста поднялся какой-то неуклюжий исполин и закричал сиповатым голосом:

- Что… попался, молодец! в чужих лесах дичь стрелять… да еще за барынями ухаживать, ручки целовать, вот мы те сорвем шею-то, погоди…

И с этими словами исполин, вооруженный дубиною, бросился на учителя. Учитель, однако, не оробел. Он схватил одной рукой исполина за горло, а другой занес ружье над головою его…

- Что ты за человек? что тебе нужно?

Исполин, вероятно, не ожидал такого отпора, оробел и выронил из руки свою дубину.

- Ах, ваше высокоблагородие! извините! - сказал он прерывающим голосом, - ей- богу, ошибся… я думал, что это так какой-нибудь тут прохаживается… Сами знаете, след ли здесь с ружьем ходить всякому… а если б я знал, что это ваше высокоблагородие, да как бы я осмелился подступить к вам… Известное дело - барин, куда же тут нашему брату холопу соваться?.. Ваше высокоблагородие, отпустите…

- Что ты за человек? - повторил учитель.

- Ах, батюшки светы!.. да здешний, вот те крест, здешний, долговский, Петра

Александрыча-с… Ихнему дяденьке служил тридцать лет, ей-богу. Меня зовут Антоном.

Спросите у кого угодно: все Антона знают… Ваше высокоблагородие, не погубите…

Дети… жена…

- Хорошо, я отпущу тебя; но если ты осмелишься кому-нибудь, хоть двухлетнему ребенку, пикнуть о том, что ты видел меня здесь… тогда, брат, - уж пеняй на себя. Я тебя везде найду!