Николай Степанченко - МЕДСЕСТРА

И вот врач, молодой парень лет тридцати, стоя при свете свечи в коридоре у ординаторской со стопкой историй болезни в руке, просматривая их в режиме сканера штрих-кодов, не глядя на нас, решал, кому жить, а кому нет. Не было в его лице на тот момент колебаний. Движения спокойные, и пальцы не дрожат. Я тогда подумал еще, что у меня верно пальцы бы просто тряслись. Мешала ему шапочка, он сбросил ее на пол, не глядя. Стало видно, что на лбу у него пот крупный выступил. Как градины. Ты — туда, пауза, ты — сюда, снова десять секунд, ты — туда, пауза, а ты — сюда, нет, постой… ты — сюда. Я примерно начал понимать, что солдат на фронте испытывает. Разошлись по больным и принялись «дышать руками». Мешок Амбу, это просто большая мягкая резиновая груша. Ты ее сжимаешь, человек дышит.

Свет включили через полчаса. Но до этого я полчаса глядел в глаза молодой девочке, которая, меняя дома в ванной комнате лампочку, сломала позвоночник. Глядел и старался не слышать затихающую возню дедушки по фамилии Журавлев, который, кроме нее, единственный в моем блоке находился в сознании. Старался не слышать, но она слышала, это точно, и глядела в меня не мигая. Понимал ли дедушка, что пришла его очередь? Думал ли он о том, что все его семьдесят лет жизни, наполненной любовью, страданием, детьми, мозолями, новой квартирой, войной и запахом овощей на весеннем столе, без колебаний принесли в жертву другой жизни, только потому, что она молода? Ощущает ли эта девочка благодарность за проездной, который выписал ей юный врач в коридоре при свете свечи? Не растратила ли она две свои жизни на алкоголь, недостойные поступки или тупое ничегонеделанье?.. Трупов вывезли в коридор десять человек. Накрыли. Выпили. Мне все же кажется, что семеро молодых, спасенных, так и не поняли, что именно произошло с ними, чего они избежали. Не зашли к ангелу своему в ординаторскую на чаек после выписки.

Дежурного инженера, который пропустил поломку генератора, уж и не помню, что там с этой машиной случилось конкретно, посадили в тюрьму. На два года. Вышел он вроде через год за примерное поведение. В больнице за эти 30 минут умерло 16 человек.

Крепатуру помню на следующий день в руках страшную.

Доктор Скворцов — орел! Летит мелкой обтекаемой птахой по больничным коридорам, девочки-сестрички вслед только ахают ярко накрашенными ротиками. Скворцов — первая фамилия, которую человек, свежепоступивший на работу в реанимашку, слышит. Больные молились на него, а начальство не мешало работать, хотя деньги он брал, бывало, немалые на глазах у всех.

Роста небольшого, бывший военврач, оттянувший в Афгане лет пять и не боявшийся ни Бога, ни начмеда. Черному человеку зонд именно он ставил, не побоявшись сильно тогда стигматизированного СПИДа. Отутюженный, сухой, на голове пилотка хирургическая — «пирожок» — сидит, как влитая. Ни часов, ни украшений на шее, что редкость для анестезиолога-реаниматолога. Единственная блестящая вещь — новенький немецкий стетоскоп. Чтил традиции врачебные превыше всего, но и уважения к себе категорически требовал.

Уважение друг к другу в медицине субординацией называется. В разных больницах, в разных отделениях по-разному к ней относятся, по-разному трактуют. Придя работать на «скорую» после реанимации я долго не мог понять, как можно врача на «ты» и Петей называть. Хотя, с другой стороны, если ты с врачом на колесах вместе 10 лет, если вы спите на одном, пардон, диване и ты его перекрыть можешь часов на двенадцать, то почему бы и не потыкать друг другу. Дело в том, что набор случаев и диагнозов, как правило, стандартен и лет за пять фельдшер-медбрат уже и сам может на вызов скататься. В основном, довезти просто нужно до больницы. Старые фельдшеры и катались сами полуофициально с молчаливого попустительства руководства. Нету бригад, а работать кому? Размыто понятие субординации на «скорой», короче говоря.

Не так обстоит дело в реанимации. Врач — полубог. Объем демонстрируемых им ежеминутно знаний, колоссален. Ни на миг не получится у тебя забыть, что он существо другого порядка. Не полезешь ты без дела в прокуренную ординаторскую тревожить полубога по пустякам. С другой стороны, он твой покровитель. Сознание, бывало, сестрички на работе теряли, раз человек нож получил от каких-то залетных прямо на пороге больницы, похмелье там, то-се. А я себе, значит, лицо сам разбил.

Послали меня среди ночи в ОПК — это отделение переливания крови. Как самого молодого. А в переходе между корпусами свет на ночь из экономии выключали и метров сто нужно идти, гладя рукой стену. Жутковато сначала, но привыкаешь, конечно. Шел я, и главное помню, что где-то здесь сразу за поворотом дверь туалета должна быть, через раз приоткрытая. Я замедляю шаг, выставляю руки перед собой и иду. Вдруг