Оноре Бальзак - Модеста Миньон

— Не вижу причины отклонять ухаживание герцога д'Эрувиля, — сказала она Латурнелю. — Несмотря на нашу бедность, — прибавила она, лукаво поглядев на отца, — я считаюсь теперь богатой наследницей. Поэтому я кончу тем, что опубликую свою программу. Разве вы не заметили, как изменилось выражение глаз Гобенхейма за последнюю неделю? Он крайне огорчен тем, что не может отнести свои партии в вист за счет безмолвного обожания моей особы.

— Тише, душа моя, — сказала г-жа Латурнель, — вот и он.

— Папаша Альтор в отчаянии, — сказал Гобенхейм, входя и обращаясь к Шарлю Миньону.

— Почему? — спросил граф де Лабасти.

— Говорят, Вилькена ожидает банкротство, а вас на бирже считают архимиллионером.

— Никто не знает, какие обязательства существуют у меня в Индии, — возразил весьма сухо Шарль Миньон. — Я же вовсе не намерен посвящать посторонних в свои дела. Дюме, — сказал он на ухо своему другу, — если Вилькен находится в стесненных обстоятельствах, мы могли бы вновь поселиться в моей прежней усадьбе, уплатив ему наличными ту сумму, за которую он ее приобрел.

Вот та обстановка, которая по воле случая ожидала Каналиса и Лабриера, когда они вслед за курьером приехали в воскресенье утром во флигель г-жи Амори. Вскоре стало известно, что герцог д'Эрувиль под предлогом расстроенного здоровья прибудет во вторник с сестрой и теткой, и они поселятся в доме, нанятом в Гравиле. Это соперничество вызвало шутки на бирже, — там говорили, что из-за дочери г-на Миньона сильно возрастет квартирная плата в Ингувиле.

— Если так будет продолжаться, эта девица превратит в странноприимный дом весь Ингувиль, — сказала младшая дочь Вилькена, в отчаянии от того, что ей не удалось стать герцогиней.

Вечную комедию «Наследница», которая должна была разыграться в Шале, можно было бы назвать, повторяя шутку Модесты, «Жизненной программой молодой девушки», так как сама героиня после потери своих иллюзий твердо решила отдать руку только тому человеку, достоинства которого ее вполне удовлетворят.

На следующий день после приезда два соперника, по-прежнему еще близкие друзья, стали готовиться к своему появлению в Шале в тот же вечер. Все воскресенье и утро понедельника они употребили на распаковку вещей, вступление во владение флигелем г-жи Амори и устройство, необходимое для месячного пребывания в Гавре. Поэт заранее все рассчитал. К тому же в качестве будущего посланника он склонен был прибегать ко всевозможным уловкам и ухищрениям. Итак, он решил извлечь пользу из того шума, который, по всей вероятности, поднимется вокруг его приезда в Гавр, справедливо полагая, что отголоски молвы дойдут и до Шале. Как человек, переутомленный тяжкими трудами, Каналис не выходил из дому, а Лабриер уже успел два раза прогуляться под окнами Шале. Он любил с каким-то отчаянием, его охватывал глубокий ужас при мысли о гневе Модесты, и будущее казалось ему окутанным густым мраком. В понедельник два друга спустились из своих комнат к обеду, уже одетые для первого и важнейшего визита. На Лабриере был тот же костюм, что и в знаменательное воскресенье, когда он появился в церкви; но на этот раз он считал себя только спутником литературного светила и положился на волю случая. Что касается Каналиса, то он не пренебрег возможностью надеть фрак, ордена и позаботился придать своей внешности то салонное изящество, которое он усовершенствовал в школе своей покровительницы, герцогини де Шолье, и высшего света Сен-Жерменского предместья. Каналис не забыл ни одного даже мельчайшего предписания дэндизма, тогда как несчастному Лабриеру предстояло явиться в Шале в небрежном костюме человека, потерявшего всякую надежду. Прислуживая за столом своим двум господам, Жермен не мог скрыть улыбки при виде этого контраста. Но когда он вошел в столовую со второй переменой блюд, его лицо уже приняло дипломатическое, или, лучше сказать, озабоченное выражение.

— Известно ли вам, господин барон, — обратился он вполголоса к Каналису, — что обер-шталмейстер прибывает в Гравиль для лечения от той же болезни, которой страдает господин Лабриер и вы сами?

— Как, маленький герцог д'Эрувиль? — воскликнул Каналис.

— Да, сударь.

— Он, очевидно, приезжает ради мадемуазель де Лабасти? — краснея, спросил Лабриер.

— Да, ради мадемуазель Миньон, — подтвердил Жермен.

— Нас провели! — воскликнул Каналис, смотря на Лабриера.

— В первый раз ты сказал мы со времени нашего отъезда, — с живостью заметил Эрнест. — До сих пор ты все время говорил я.