Шолом Алейхем: За советом

Мой посетитель на минуту прерывает свою речь. Он вытирает платком свое запотевшее лицо и придвигается ко мне поближе со своим стулом. И при этом он берет со стола какой-нибудь предмет. Есть люди, которые непременно должны держать в руках какую-нибудь вещицу. Иначе они не могут рассказывать. А на моем письменном столе много всяких безделушек и среди них имеется машинка для сигар в виде крошечного велосипеда. Так вот мой посетитель облюбовал себе именно эту вещицу. Сначала, рассказывая, он только смотрел на этот велосипедик, но потом взял его в руки и принялся вертеть колесики. В общем, эта машинка была почти все время в его руках, когда он рассказывал.

– Так вот, – снова заговорил он, – посылают за новым доктором. А в нашем местечке, да будет вам известно, докторов – что собак нерезаных. У нас есть доктора – русские, евреи и врачи-сионисты. Но тот доктор, о котором я вам рассказываю, – совсем иного сорта доктор. Это молодой местный доктор, портновский сын. Иными словами, его папаша был когда-то портным. Но сейчас он уже, конечно, не портной. Зачем ему быть портным, если его сын доктор? Вернее сказать: зачем сыну-доктору иметь папашу-портного? Скажу о папаше два слова, чтобы вам иметь представление о нем. Это человек совершенно низенького роста, косоглазый и с искривленным пальцем на правой руке. Ходит он всегда в длиннополом ватном сюртуке. А голос его напоминает трещотку. Целые дни он трещит и трещит о своем сыне: «Мой сын – доктор… Он все может… Он может лечить и лекарства прописывать… Он имеет практику…» Да, этот портной всем и каждому забивает баки своим доктором! К тому же на беду всем его сын – доктор по женским болезням. Иными словами: он акушер. И уж если у кого-нибудь в этом смысле есть тайна, то эту тайну портной раззвонит по всему городу. Короче говоря: горе той женщине или девушке, которая попадает в руки к этому доктору либо к его папаше-портному… Была у нас одна девушка, которая…

Я снова перебиваю моего рассказчика:

– Простите, молодой человек, но вы же хотели рассказать мне о вашем деле!

– Ах, извините, – говорит он, – я чувствую, что отнимаю у вас время! Но как иначе обойтись? Ведь я же должен рассказать вам о портном, который является моим злым духом! Ведь если бы не этот портной, то все в моей жизни протекало бы в лучшем виде. Сообразите сами: чего мне не хватает? Жена у меня красавица, умница, единственная дочь у своих родителей. Лет там через двадцать, когда они умрут, все их богатство и почет ко мне перейдут. Да и сейчас, тьфу-тьфу, не сглазить, я уже имею некоторый почет. В гостях за столом меня всегда сажают на почетное место, как зятя богача. Во время богослужения в праздник кущей я всегда иду первым за моим тестем. Не совсем, конечно, первым, но иду вслед за кантором и раввином. А уж потом – все остальные. И даже, простите за выражение, в бане я встречаю такое же отношение. Едва начинаю раздеваться, как уж банщик кричит: «Расступитесь, люди! От дверей отойдите! Сейчас пойдет мыться зять нашего богача!» Нет, эти слова банщика мне неприятны, я этого внимания не люблю. Однако что значит не люблю? Лесть всякий любит, и от почета никто не отказывается. Но только я-то знаю, что сам я еще этого не заслужил. Да, у меня тесть – богач. Вот и пусть люди лижут его. А я-то тут при чем? Тем более – кто такой мой тесть? Вот он сейчас не слышит меня, и поэтому я могу вам сказать: он невежда! С ним и говорить-то не о чем. А она – единственная их дочь. Чуть что, она бросается на постель и рыдает. И тогда, как я вам сказал, тесть посылает фаэтон за новым доктором, чтоб ему ни дна ни покрышки! Ах, поверьте мне, жизнь моя становится мне невыносимой, когда я вспоминаю об этом докторе. Именно тогда мне хочется схватить нож и зарезаться либо побежать к реке и в ней утопиться!

Тут я спрашиваю моего посетителя, стараясь выбрать самые осторожные слова:

– Значит, вы, так сказать, подозреваете доктора, что он… и ваша жена…

Мой посетитель вскакивает со стула, как ошпаренный.

– Упаси бог! – восклицает он. – Таких подозрений у меня нет! Что вы! Ведь это еврейская дочь! Это благочестивое дите! Да и сам доктор – замечательный врач, чтоб он сгорел на этом свете! И главное, чтобы огонь сожрал его папашу, этого косоглазого портняжку, который всюду шляется в своем ватном сюртуке! Шляется, трещит и барабанит по всему городу. Вы, вероятно, думаете, что он что-нибудь путное мелет? Нет, он мелет всякий вздор, чепуху! Но только надо знать наше местечко. Оно славится на весь мир тем, что у нас есть немалое количество сплетников и клеветников с длинными языками. Скажу больше: если у нас человек попадет на их язык, он может попрощаться с жизнью!.. Вот вы меня спросили: имею ли я подозрение на этого доктора? Нет, никакого подозрения я на него не имел. Но после всех этих сплетен я тем не менее стал приглядываться и прислушиваться. Я стал ловить его слова, когда он о чем-нибудь с ней беседовал. Нет, я ничего такого не высмотрел и ничего особенного не уловил из их разговоров. И только единственно, что я заметил; она становится совершенно другим человеком, когда он приходит. У нее делается другое лицо и другие глаза. В глазах у нее вдруг какой-то блеск вспыхивает. И в лице у нее появляется какая-то иная мина, чем при мне. Да, я спросил ее однажды: «Скажи, душенька моя, почему ты вдруг становишься совсем другим человеком, когда он приходит с визитом?» Нет, вы никогда не догадаетесь, что она мне на это ответила. Она ничего не ответила. Она только лишь рассмеялась уничтожающим смехом. Потом бросилась на кровать с рыданиями и потеряла сознание. Тут, конечно, прибежала теща в своей турецкой шали. Стала приводить ее в чувство. А тесть велел запрячь фаэтон и послал за новым доктором меня самого. И когда я привез доктора, то ей вдруг стало легче. Глаза у нее снова засверкали, как брильянты на солнце. И на щеках у нее выступили розочки… Да, но вы представьте мое положение! Я же к нему должен был на дом ехать и его везти фаэтоном к себе. А мне, может быть, легче в ад войти, чем в его квартиру, где там его папаша-портной. И при этом мне надо обоим улыбаться. И те мне при этом улыбаются. А сам доктор со мной сладкий, как сахар. И мягкий, как пластырь, приложенный к болячке. Его доброта ко мне, я бы сказал, беспредельна. Когда я тут как-то заболел модной болезнью – инфлюэнцией, так он так старался меня вылечить, что мне даже стало это как-то не по нутру. И удивительное дело – чем он внимательней ко мне, тем больше я его ненавижу. И пусть простит меня бог – не могу я его видеть. Особенно не могу в тот момент, когда он сидит у нас и с ней переглядывается. Вот тогда мне кажется, что я способен схватить его за шиворот и вышвырнуть вон. Это вернуло бы мое утраченное здоровье. Но и без этого, сударь, я дал себе слово положить конец всему делу. Довольно терпеть мне его улыбочки и его взгляды, когда он приходит к нам и сидит возле нее. Сколько, я вас спрашиваю, можно выносить такой позор? Ведь клеветники и сплетники нашего города уже давно мною занимаются. Нет, я принял твердое решение: развестись с ней! Иного выхода у меня нет. Однако при этом решении у меня возникает мысль: а какая мне прибыль от того, что я с ней разведусь? Ведь, с другой стороны: тесть – богач, она – единственная дочь, все их – будет мое. Но тут же я думаю: «Черт с ними – все-таки разведусь, иного выхода нет!» А? Как вы думаете?