Осаму Дадзай - Исповедь «неплноценного» чловека

— Ничего, от полиции как-нибудь отверчусь. Ну, прошу вас, хозяюшка. Дайте я вас поцелую.

Лицо женщины залилось румянцем.

Пользуясь моментом, я повел наступление решительнее:

— Работа без лекарства совсем не идет. Понимаете? Оно действует как стимулирующее.

— Тогда лучше гормональные инъекции.

— Нет-нет, не надо делать из меня дурака. Или сакэ, или то лекарство, иначе работать не могу.

— Сакэ ни в коем случае.

— Ну вот! Кстати, как начал принимать то лекарство — ни капли сакэ в рот не брал. И, слава Богу, чувствую себя отлично. Я, к слову сказать, не собираюсь всю жизнь рисовать дурацкие комиксы. Решил не пить. Вот поправлю здоровье, буду учиться и стану приличным художником. Так что нынче — очень важный период в моей жизни. Уж не отказывайте, дайте лекарство, а я вас за это расцелую.

Хозяйка засмеялась:

— Ну что с тобой поделаешь... Смотри только, не втягивайся и это дело!

Гремя костылями, она подошла к полке, сняла коробку.

— Целую упаковку не дам, а то сразу все вколешь. Только половину.

— Ну-у... Целую жалко, что ли?.. Ладно, и на том спасибо.

Вернувшись домой, я сразу вколол себе одну ампулу. Ёсико спросила:

— Не больно?

— Больно, конечно. Но приходится терпеть. Ради того, чтобы повысить работоспособность. Кстати, тебе не кажется, что в последнее время я стал гораздо лучше выглядеть? Итак, за работу, ні работу, за работу! — Я был в сильном возбуждении.

Однажды я отправился в эту аптечную лавку глубокой ночью. Стучусь. Вышла хозяйка, как всегда, гремя костылями. Хватаю ее в объятья, целую, делаю вид, что плачу навзрыд.

Она молча протягивает мне коробочку.

Я стал уже законченным наркоманом, когда убедился, что морфий — такая же, как и сакэ, нет, более, чем сакэ, зловещая и грязная штука. В бесстыдстве своем я дошел до предела. Ради морфия опять занялся изготовлением и продажей порнографии, а с калекой-аптекаршей даже вступил в любовную связь.

Хочу умереть. Умереть хочу. Назад пути отрезаны. Теперь уже что ни делай, как ни старайся — все напрасно, только больше стыда. Не до велосипедных прогулок. Не до любования водопадом Вакаба. Впереди только позор да презрение, грязь да мерзость — мучения все более тягостные... Как хочется умереть! Это единственный выход. Надо умереть; жить — только сеять дальше семена греха... Мысли теснились, они доводили меня до безумия.

Работал я и тогда немало, но морфия со временем потреблял все больше и больше; долг за него вырос в огромную сумму. Хозяйка аптеки при моем появлении уже не могла удержаться от слез. Лил слезы и я.

Ад.

Выход из него виделся в том, чтобы написать отцу покаянное подробное письмо (естественно, умолчав о женщинах), изложить в нем все о своем состоянии. Это последний шанс, на карту ставится все: жить или не жить Божьему творению. Если и эта, последняя, попытка окончится ничем — остается только повеситься...

Однако ничего хорошего из этого предприятия не вышло. Ужасно долго ожидая ответ из дома, я только нервничал, места себе не находил, и день ото дня увеличивал дозу морфия.

Вколов однажды ночью сразу десять ампул, я решил завтра же тихо уйти из жизни, бросившись в реку Оогава. Но тут, каким-то сатанинским нюхом учуяв замышляемое, появился Пал туе, да еще привел с собой Хорики.

— Ты, я слышал, кровью стал харкать? — начал, усаживаясь передо мной, Хорики; лицо его сияло невиданной мною доселе доброй улыбкой, заставившей меня растаять, почувствовать нечто вроде благодарности. Глаза наполнились слезами, и я отвернулся. Одна эта добрая улыбка совершенно сломила меня, лишила воли и похоронила.

Меня усадили в машину.

— Сейчас тебе следует лечь в больницу, а дальше — положись на нас,— увещевал меня Палтус. (Он говорил со мной очень мягко — несомненно, он сострадал.) И я, как безвольное и бездумное существо, покорно поддакивая и время от времени всхлипывая, делал, что мне велят.

Вчетвером (Ёсико тоже поехала с нами) мы долго тряслись в машине и, когда начало смеркаться, подъехали к большому зданию больницы, одиноко стоявшему в лесу. «Санаторий»,— вертелось у меня в голове.

Поразительно ласковый молодой врач очень любезно побеседовал со мной и, смущенно улыбаясь, заключил:

— Ну что ж, поживите у нас, отдохните как следует.

Палтус, Хорики и Ёсико собрались возвращаться. И тут Ёсико,

передавая мне сверток с одеждой, молча вытащила из своего широкого пояса шприц, остатки того самого моего «лекарства» и протянула мне. Она наверняка считала, что это не более чем стимулирующий препарат.