Луи-Фердинанд Селин - Бойня

Никакого ответа.

– Клянусь, он пьяный в дым, этот недотепа! Еще пьянее, чем остальные!

Тот так и не потрудился встать. Он устроился поспать очень удобно, этот дневальный, ни каски, ни сабли, ни карабина, ничто его не стесняло. Такая омерзительная поза повергла начальство в транс.

– Это выше моего понимания, дневальный исчез! Ей-богу! Он в отключке! А! Представьте себе! Теперь у меня полный набор! Послушайте эту музыку! Он храпит почище паровоза! Растолкай его! Ты там, Жером!

Все принялись расталкивать, бить, пинать сапогами дневального. В конце концов он слегка пошевелился под градом ударов. Перестал храпеть. Но вот он сворачивается клубком и р-раз! Резко выпрямляется! Чуть не пробивая стену! Всем уже не до шуток.

Руки у него вертятся, как крылья мельницы. Он судорожно вырывает пучки соломы из подстилки, они разлетаются по всей комнате. Он пытается ухватиться за что-нибудь, дрыгает ногами, кричит как резаный. У него на губах пузырится пена, лицо становится фиолетовым. Дело плохо. Он лежит навзничь, выпучив глаза, высунув язык.

Ранкотта раздражает такое его поведение.

– Скажите же, черт возьми, бригадир, что все это значит? Что он пил, этот дневальный?

Никто не ответил.

– Кто командир звена?

– Я, серьжан! Я, Блемак Франсуа из третьего! Я его таким не видел. Он два года в моем звене… третий эскадрон, второй взвод, четвертое звено. Никогда его таким не видел.

– Очень хорошо! Очень хороший ответ, Блемак.

В этот момент дневальный выпрямляется, собравшись с силами, приподнимается, еще больше таращит глаза, уставившись на нас, и испускает вопль, ужасный, душераздирающий. Кажется, что это никогда не кончится. Затем снова падает, заваливается на бок, опять начинает стонать и дергаться.

Вся караулка стоит вокруг него, обсуждая происходящее.

Ранкотт устанавливает тишину.

– Посмотрите на эту гримасу! Но чего же он нализался, это мерзкое мурло? Конечно, не водки, это невозможно! Должно быть, уксуса! Или краски! Или яда! Да он сейчас подохнет, этот выродок!

Дневальный так страшно бился в судорогах и давился собственной слюной, что вид у него и правда был весьма неприглядный, вызывающий опасения. На него и смотреть противно.

Никто больше не осмеливался к нему прикоснуться. Ранкотту это надоело.

– Комедию ломает! Блин! Ладно! Моя бутылка! Свинья! Что ты с ней сделал? Ты меня слышишь, проходимец?

Он задавал ему вопросы. Но тот продолжал биться в конвульсиях и хрипеть все страшней и страшней.

– У него, случаем, не эпилепсия? – предположил Ламбеллюш. И он принялся вспоминать, излагая подробности… – Бастьен, который был портным в третьем… Артюр… он был в нестроевом взводе после… так он давился собственным языком… его уже должны были демобилизовать… когда его прихватило… он кусал себе язык… прямо впивался в него зубами… я видел, как он выплевывал куски… «Нужно мне его вытащить! – говорил он мне… – Когда у меня приступ, нужно мне его вытащить!..» Я и вытаскивал, вилкой… Артюр Бастьен… Он делался весь черный… Этот, он втягивает язык… он его не высовывает, внутрь убирает.

– Я вас сейчас тоже уберу! Заткнитесь сейчас же, Ламбеллюш! Не морочьте мне голову своей эпилепсией! Убирайтесь! Наберите-ка мне ведро воды! кружку! Сейчас я вам его приведу в чувство, этого пройдоху! Я вас сейчас научу этим хитростям! Бегом! Ну!

Ламбеллюш вернулся с полным ведром.

Сказано – сделано. Несколько кружек воды в лицо. Это привело его в чувство! Еще кружка! Это заставило его сесть! сразу же, с открытым ртом! Он уже не мог кричать. Его глаза округлились. Он съежился от страха. Он дрожал, холодная вода струйками стекала по лицу и одежде.

Он смог что-то простонать… Похоже он звал свою мать.

– Мам-ма… ма… ма… ма…

Из фиолетового он сделался желтым, потом зеленым – до кончиков ушей.

Он смотрел на нас… но он нас не видел… Он снова принялся нести какой-то бред:

– Да… дай… мне… моро… женого.

Он притворялся ребенком, этот кретин. Вот что он просил: мороженого…

– Мама… ма… ма… моро… женое…

– Я тебе сейчас дам мороженого! Мейо! Кувшин! Дайте мне кувшин!

Полный кувшин прямо в рожу!.. с размаха… Брызги во все стороны!..

– Ма… ма! Ма… ма! – вопит он. – Ма… ма… Map… га… ритка…

Это уже что-то новенькое. Мейо подскакивает, он не может утерпеть, он вне себя от радости, внезапно он принимается бить чечетку, он словно обезумел…

– Пароль! – в восторге кричит он! – Пароль!

– Что пароль?