Уильям Моэм - Сила обстоятельств

— Перестаньте! — крикнула Дорис. — Что вы делаете?

Услышав ее голос, водонос разом отнял руку, и от нового толчка в спину женщина упала наземь. Внезапно стало тихо, бой угрюмо смотрел в пространство. Водонос с минуту колебался, потом улизнул. Женщина медленно поднялась с земли, поудобнее перехватила ребенка и застыла, уставившись на Дорис. Бой что-то сказал ей — Дорис не разобрала, да и все равно не поняла бы; женщина не ответила ни словом, ни жестом, но повернулась и побрела прочь. Бой проводил ее до самых ворот в деревню. Когда он возвращался, Дорис окликнула его, но он сделал вид, что не слышал. Не на шутку рассердившись, она повысила голос:

— Подойди сюда сейчас же.

Угрюмо избегая ее гневного взгляда, он подошел к дому. Вошел и стал на пороге, хмуро на нее поглядывая.

— Зачем вы обижали эту женщину? — спросила она резко.

— Туан сказал, она сюда не ходить.

— Разве можно так обращаться с женщиной? Я этого не допущу. Я все расскажу туану.

Бой не ответил. Он отвел глаза, но она чувствовала, что он следит за ней сквозь длинные ресницы. Она отпустила его:

— Можешь идти.

Он молча повернулся и ушел в людскую. Она была до крайности раздражена, никакая малайская грамматика уже не лезла в голову. В положенное время бой явился накрывать на стол к второму завтраку. Вдруг он круто повернулся к двери.

— Что там? — сказала она.

— Туан идет.

Он вышел, чтобы принять у Гая шлем: его острый слух уловил шаги по гравию намного раньше ее. Гай против обыкновения не тотчас взбежал по ступенькам, и Дорис поняла, что бой спустился ему навстречу, чтобы рассказать об утреннем происшествии. Она пожала плечами. Хочет, видно, изложить дело по-своему, ну и пусть. Но когда Гай вошел, она не знала, что и подумать. На нем лица не было.

— Гай, ради бога, что случилось?

Он густо покраснел.

— Ничего не случилось. А что?

Она так оторопела, что дала ему пройти к себе, не заикнувшись о том, о чем хотела спросить сейчас же. Он мылся и переодевался дольше обычного и пришел, когда завтрак уже был на столе.

— Гай, — начала она, как только они сели, — эта женщина, которую мы тогда видели, сегодня опять сюда приходила.

— Знаю.

— Слуги безобразно с ней обращались. Мне пришлось их остановить. Ты с ними поговори на этот счет.

Малаец, понимавший каждое ее слово, как будто и не слышал.

— ей не велено было сюда приходить. Я распорядился, чтобы, если она опять здесь появится, ее прогнали.

— Но зачем же так грубо?

— Она не желала уходить. Иначе они, должно быть, не могли с ней справиться.

— Это было отвратительно — так обращаться с женщиной. К тому же у нее на руках был младенец.

— Какой там младенец, три года.

— А ты откуда знаешь?

— Я все про нее знаю. Она не имеет никакого права являться сюда и всем мозолить глаза.

— А чего она хочет?

— Того и хочет, что делает. Хочет, чтобы людям покоя не было.

Дорис умолкла, пораженная его тоном. Он говорил сквозь зубы. Говорил так, точно она вмешалась не в свое дело. Проявил себя каким-то нечутким. Нервный, взвинченный.

— Кажется, в теннис играть сегодня не придется, — сказал он. — По всему видно, будет гроза.

Когда она проснулась, дождь уже начался, выйти из дому нечего было и думать. За чаем Гай был молчалив и рассеян. Она занялась рукоделием, он уселся в кресло с теми из журналов, которые еще не успел прочесть от корки до корки; но он поминутно вскакивал, беспокойно шагал по комнате, выглядывал на веранду. Он смотрел на дождь. О чем он думал? Дорис было очень не по себе.

Заговорил он лишь после обеда. За столом пытался шутить, но шутки получались натянутые. Дождь перестал, небо усыпали звезды. Они вышли на веранду, погасив в комнате свет, чтобы не налетела мошкара. Внизу, могучая и грозно медлительная, бесшумно, загадочно и неотвратимо катила свои воды река. В ней было что-то от пугающей неторопливости непреклонной судьбы.

— Дорис, мне нужно тебе что-то рассказать, — произнес он вдруг.

Голос его прозвучал очень странно. Показалось ей это или он и правда готов был сорваться? У нее сердце сжалось от сострадания, и она ласково коснулась его руки. Он отнял руку.

— Длинная это история и, боюсь, довольно некрасивая, рассказать ее будет нелегко. Очень тебя прошу, не перебивай меня и вообще ничего не говори, пока я не кончу.

В темноте она не видела его лица, но чувствовала, какое оно измученное. Она не ответила. Он заговорил, но так тихо, что голос его почти не нарушил ночного молчания: