Уильям Моэм - Явление и реальность

— Я так хотел, чтобы ты первая услышала эти замечательные новости, что приехал прямо с вокзала. Я мечтал, присев на край твоей постели, позавтракать вместе с тобой. И что я вижу?

— Дорогой, ты еще не завтракал? Я сейчас же прикажу подать.

— Не нужно мне завтрака.

— Чепуха! Тебе предстоит принять на себя великую ответственность, и нужно беречь силы.

Она позвонила и приказала горничной принести кофе, сама разлила его по чашкам, но сенатор сначала не хотел даже притронуться к нему. Однако, когда Лизетта намазала маслом булочку, он пожал плечами и принялся за еду, время от времени отпуская замечания о женском коварстве. Лизетта слушала молча.

— По крайней мере, — сказал он, — хорошо хотя бы, что у тебя не хватает наглости оправдываться. Ты знаешь, я не из тех, над кем можно безнаказанно измываться. Я само великодушие по отношению к тем, кто хорошо со мной обходится, но безжалостен к тем, кто обходится плохо. Как только допью кофе, я навсегда покину эти стены.

Лизетта вздохнула.

— Теперь я могу сказать, что у меня был приготовлен для тебя сюрприз. Я хотел ознаменовать вторую годовщину нашего знакомства, положив на твое имя некую сумму, чтобы ты ни от кого не зависела, если со мной что-нибудь случится.

— Какую сумму? — грустно спросила Лизетта.

— Миллион старых франков.

Она снова вздохнула. Что-то мягкое шлепнулось сенатору на голову, и он вздрогнул.

— Что это?

— Он возвращает твою пижаму.

Дело в том, что молодой человек открыл дверь, швырнул в сенатора пижамой и снова захлопнул дверь. Сенатор высвободил голову из шелковых штанов, обвившихся во¬круг его шеи.

— Что за способ возвращать пижаму! Ясно как день, что твой друг — совершеннейший невежа.

— Естественно, ему далеко до тебя, — пробормотала Лизетта.

— Он что, умнее меня?

— Конечно, нет.

— Богат?

— Беден, как мышь.

— Так какого дьявола ты в нем нашла?

— Он молод, — улыбнулась Лизетта.

Сенатор опустил взор к тарелке. По щеке у него скатилась слеза и капнула в кофе. Лизетта посмотрела на сенатора с доброй улыбкой.

— Мой бедный друг, нельзя же иметь все, — сказала она.

— Знаю, что я немолод. Но мое положение, мое состояние, наконец, бодрость духа! Я думал, они могут заменить юность. Есть женщины, которым нравятся лишь люди в определенном возрасте. Я знаю знаменитых актрис, которые считают за честь быть подругой министра. Я слишком хорошо воспитан, чтобы упрекать тебя твоим происхождением, но как-никак ты все-таки только манекенщица, и я вытащил тебя из квартирки стоимостью всего две тысячи франков в год. Разве это не счастье для тебя?

— Если я дочь бедных, но честных родителей, почему мне нужно стесняться моего происхождения? Раз я скромно зарабатываю себе на жизнь, ты думаешь, что имеешь право укорять меня?

— Ты любишь этого мальчишку?

— Да.

— А меня?

— И тебя тоже. Я люблю вас обоих, но по-разному. Тебя я люблю за твое положение, за твой ум и знания, за то, что ты так добр и благороден, а его — за то, что у него такие большие глаза и вьющиеся волосы и он божественно танцует. Все это вполне естественно.

— Ты знаешь, что в моем положении я не могу водить тебя на танцульки, а что до волос, то, может быть, в моем возрасте у него их будет еще меньше, чем у меня.

— Может быть, — согласилась Лизетта, подумав при этом, что сейчас это едва ли имеет большое значение.

— А что скажет твоя тетушка, достойнейшая мадам Саладен, когда узнает, что ты натворила?

— Это не будет для нее сюрпризом.

— Ты хочешь сказать, что эта уважаемая женщина одобряет твое поведение? O tempora, o mores!* И давно это продолжается?

— С тех пор, как я работаю в салоне. Он коммивояжер лионской фирмы по производству шелковых тканей. Как-то он приехал к нам с образцами, и мы друг другу приглянулись.

— Но твоя тетушка, она должна была оградить тебя от искушений, которым подвергается в Париже молодая девушка! Она должна была не позволить тебе вступить в связь с этим юношей!

— Я ее не спрашивала.

— Этого достаточно, чтобы свести в гроб твоего старого отца! И как ты не подумала про этого израненного героя, чья верность родине была вознаграждена лицензией на торговлю табачными изделиями? Ты забыла, что как министр внутренних дел я был бы вправе отменить эту лицензию на основании твоей безнравственности.

— Я уверена, что ты благородный человек и не сделаешь такой подлости.

Он не без драматизма взмахнул рукой.

— Не бойся, я не унижусь до такой мелочной мести; из-за безнравственного поведения особы, которую мое чувство достоинства велит мне презирать, я не стану обижать ветерана, заслужившего благодарность отчизны.