Фредерик Стендаль - Еврей

— Я был в то время очень красив...

— Да вы и сейчас недурны собой...

— Большая разница! Мне теперь сорок пять лет, а тогда было тридцать; это было в 1814 году. Моим единственным богатством были высокий рост и редкая красота. Ко всему еще я был еврей, презираемый вами, христианами, да и евреями тоже, потому что долгое время я был чрезвычайно беден.

— Как люди бывают неправы, когда презирают...

— Не затрудняйте себя любезными фразами; сегодня вечером я расположен говорить, а уж я таков — либо молчу, либо говорю все до конца. Наше судно идет хорошо, ветер попутный, и завтра утром мы будем в Венеции... Но, возвращаясь к истории проклятия , о которой мы говорили, и моего путешествия во Францию, должен вам сказать, что в 1814 году я очень любил деньги; это, в сущности, единственная страсть, которую я когда-либо знал.

Я проводил целые дни на улицах Венеции с маленькой шкатулкой, в которой были разложены золотые безделушки, а в потайном ящичке находились контрабандные товары. Один из моих дядей после смерти отца и его похорон объявил, что каждому из нас — а нас было трое — остается капитал в пять франков; этот же добрый дядюшка пожаловал мне наполеондор. Ночью моя мать убежала, захватив из моих денег двадцать один франк; у меня осталось только четыре. Я украл у соседки футляр для скрипки, который она вынесла на чердак, и купил на свои деньги восемь красных носовых платков. Они стоили по десять су, я их сбывал по одиннадцать. В первый день я четыре раза возобновлял фонд моей лавочки. Свои платки я продавал матросам у Арсенала. Торговец, удивленный моей расторопностью, спросил, почему я не покупаю сразу дюжину платков; от его лавки до Арсенала было добрых пол-лье. Я признался ему, что у меня всего-навсего четыре франка, что моя мать украла у меня двадцать один франк... В ответ он вышвырнул меня пинком ноги из лавки.

И все же на другой день в восемь часов утра я снова пришел к нему: еще вечером я успел продать последние восемь платков. Было так тепло, что я провел ночь под аркадами Прокураций; я прожил день, пил хиосское вино, и у меня осталось еще пять су прибыли от торговли за вчерашний день. Вот как я жил с 1800 по 1814 год. Казалось, на мне было божье благословение.

И еврей благоговейно обнажил голову.

— Торговля шла так удачно, что иногда мне случалось за одни сутки удвоить мой основной капитал. Часто я брал гондолу и отправлялся продавать чулки матросам, находившимся на борту кораблей.

Но как только мне удавалось собрать немного денег, мать или сестра под каким-нибудь предлогом мирились со мной и присваивали эти деньги. Однажды они привели меня к ювелиру, выбрали себе серьги и ожерелье, вышли из лавки как будто на минутку и больше не возвращались, оставив меня в качестве залога. Ювелир потребовал с меня пятьдесят франков. Я заплакал, у меня с собой было только четырнадцать; я ему указал место, где была спрятана моя шкатулка. Он послал за ней. Но пока я сидел у ювелира, моя мать успела украсть шкатулку... Ювелир крепко отколотил меня.

Когда он устал меня бить, я ему сказал, что если он вернет мне мои четырнадцать франков и одолжит небольшой ящичек, в котором я устрою двойное дно, я буду приносить ему десять су в день. Это условие я свято выполнял. В конце концов ювелир стал доверять мне серьги стоимостью до двадцати франков, но он не давал мне зарабатывать больше, чем по пять су на каждой паре.

В 1805 году у меня образовался капитал в тысячу франков. Тогда, твердо помня о том, что наш закон предписывает каждому иметь жену, я решил исполнить свой долг. К несчастью, я влюбился в одну девушку, тоже еврейку, по имени Стелла. У нее было двое братьев — один служил фурьером во французских войсках, другой — младшим кассиром у казначея. Нередко они ночью выгоняли ее из комнаты, в которой жили все вместе в нижнем этаже дома около церкви Сан-Паоло. Однажды вечером я встретил ее всю в слезах. Я принял ее за девушку легкого поведения; она показалась мне хорошенькой, и я захотел угостить ее хиосским вином за десять су. Она еще сильнее залилась слезами; я обозвал ее дурой и ушел.

Но она показалась мне очень хорошенькой! На следующий день в то же самое время, окончив в десять часов свою торговлю на площади святого Марка, я пошел к тому месту, где встретил ее накануне; ее там не было. Через три дня я оказался удачливее. Я долго с ней говорил, но она оттолкнула меня с презрением