Фредерик Стендаль - Федер

— Вы стараетесь омрачить самую счастливую минуту моей жизни, — сказал он, беря ее руку.

Валентина была не в силах притворяться до конца.

— Прошу вас, уходите отсюда, друг мой, — сказала она, не отнимая руки, — дайте мне оправиться от этого волнения, от этого безумия. Никогда не напоминайте мне о сегодняшнем дне, но знайте, что мои чувства не переменились. Прощайте, я не хочу лицемерить перед вами, но, бога ради, оставьте меня одну! Мне сообщили о вашей смерти, я думала, что больше не увижу вас. Надеюсь, что вы никогда не заставите меня раскаяться в том, что я так безумно о вас сокрушалась.

Федер повиновался с видом самого глубокого уважения. С одной стороны, Валентина была признательна ему за это: ведь их могли видеть из двадцати различных мест сада. Однако в глубине души она была им недовольна. Ей показалось, что к этому уважению примешивалась доля лицемерия, — а что сталось бы с Валентиной, если бы она обнаружила, что Федер способен на лицемерие по отношению к ней!

Между тем эта чрезвычайная почтительность действительно была притворной. Федер прекрасно знал, что именно после того, как женщина особенно скомпрометировала себя, нужно заставить ее забыть неслыханное безумство, которое она совершила, утоляя ненасытное тщеславие женской души знаками самого преувеличенного уважения.

Но одним из самых сладостных и самых необычных следствий странного чувства, соединявшего Федера с Валентиной, было, если можно так выразиться, их постоянное стремление поддерживать в обеих соединенных любовью душах один и тот же уровень счастья.

Федер отлично заметил оттенок разочарования, промелькнувший в глазах Валентины при его почтительном поклоне. «Это недовольство, — подумал он, — приведет ее к недоверию, а завтра оно может ей показаться обыкновенной осторожностью. Возможно даже, что она станет отрицать передо мной то страстное признание, которое сделала мне после того, как сочла меня умершим. Победить эту осторожность будет для меня нелегкой задачей, и вместо того, чтобы наслаждаться божественным счастьем, на которое мне позволяют надеяться нежные слова Валентины, я должен буду прибегать ко всяческим ухищрениям». Эти размышления быстро сменяли одно другое. «Надо возбудить в ней беспокойство, — сказал себе Федер. — Человек лишь тогда видит неудобства, связанные со счастьем, когда он в этом счастье уверен».

Федер подошел к Валентине, вид у него был спокойный и холодный, особенно если вспомнить безудержный восторг, который был написан на его лице несколько минут назад. Он взял ее руку и, в то время как она смотрела на него нерешительно и удивленно, сказал ей рассудительным и сухим тоном:

— Я в большей степени порядочный человек, чем любовник; я не решаюсь сказать вам, что люблю вас страстно, так как боюсь, что в один прекрасный день это перестанет быть правдой, а я никоим образом не хотел бы обмануть друга, который питает ко мне столь искренние чувства. Быть может, я не прав; быть может, до сих пор случай не сталкивал меня с душой, подобной душе Валентины, но до этого часа мне приходилось наблюдать в женском характере столько непостоянства и легкомыслия, что я позволю себе страстно любить женщину лишь тогда, когда она принадлежит мне всецело.

После этих слов, произнесенных самым искренним и убежденным тоном, Федер дружески поклонился Валентине. Она не двигалась с места, глубоко задумавшись. Теперь она уже не упрекала себя за минуту безумия, бросившую ее в объятия Федера.

Федер присоединился к обществу Буассо и его гостей и покончил со слухами о своей смерти несколькими рукопожатиями.

— Я был уверен, — сказал ему Буассо, — что вы не такой человек, чтобы позволить убить себя так просто.

Прием, оказанный ему Деланглем, был менее дружеским. Федер рассказал, что на него в самом деле напал какой-то сумасшедший, вообразивший, будто он, Федер, смеется над ним, в результате чего ему пришлось согласиться на небольшую дуэль на шпагах; сумасшедший был ранен в грудь, что умерило его горячность, а в заключение раненому поставили пиявку. Смех, вызванный этой подробностью, положил конец недоброжелательному вниманию, с которым денежные тузы, возбужденные крепкими винами, отнеслись к приключению Федера. Вскоре он счел возможным спросить, почему не видно г-жи Буассо, но оказалось, что муж разрешил ей вернуться в Париж, куда она давно уже уехала.

На следующий день Федер с величайшим хладнокровием пришел справиться о здоровье г-жи Буассо. Он застал ее в гостиной под охраной горничной и двух белошвеек; все они были заняты шитьем занавесок. Г-жа Буассо ежеминутно поднималась с места, чтобы отмерить и отрезать кусок коленкора; взгляды ее были так же холодны, как поступки. Поведение этих двух существ, которые только накануне, сжимая друг друга в объятиях, со слезами на глазах обменивались признаниями в любви, очень удивило бы поверхностного наблюдателя. Валентина дала себе слово никогда больше не оставаться наедине с Федером. А ведь то, что он сказал ей накануне, а именно, что он может всецело отдаться любви лишь тогда, когда уверен в ответном чувстве, было почти правдой.