Федор Крюков - Зыбь

— В правленье, молодцы!

— Че-го?! — независимо отозвался Копылов.

— В правленье — «чего»! Там того… поговорят с вами… Проспитесь мало-мало…

Терпуг поднял голову и остановил на полицейском пьяный, остеклевший взгляд.

— А ты кто такой? что за фигура?

— Это — опричник! — мрачно сказал Грач…

— Семен! Дай ему в едало!

Копылов засучил рукава. Но оробевший Топчигрязь смирно и резонно сказал:

— Воля ваша, господа… А только посланцу голову не секут…

Показался убедительным не столько этот довод, сколько неожиданно-смирный топ носителя власти. Опричника пощадили. Даже поднесли стакан водки. Принимая его, Топчигрязь сказал прочувственным и убежденным голосом:

— Всякий человек должен жить по своему произволу… Но у всех должно быть одно сердце…

И ушел — с тем, впрочем, чтобы снова вернуться через полчаса уже в рядах внушительного отряда полицейской стражи.

Во главе отряда шел сам Фараошка, станичный атаман. Правым крылом, состоявшим из двух сидельцев-малолетков, командовал староста Семеныч. На левом крыле двигалась вооруженная с ног до головы, согбенная фигура ночного обходчика Бунтиша. В правой руке у него торчал длинный, но оструганный шест с тупым косырем на конце — пика. Сбоку висела шашка. За очерченной полукругом спиной — старое ружье-дробовик.

Шествие замыкал Топчигрязь, а в толпе баб и ребятишек, сгрудившейся сзади, к перекрестку, приостались и оба потерпевшие — Рванкип и Дуванов.

Отряд остановился против ворот Копылова и стоял довольно значительное время в нерешительности. Семеныч произвел рекогносцировку через окошки хаты. В торжественной тишине ожидания, водворившейся среди любопытствующей толпы, почувствовалось нечто не шуточное и внушительное. И пьяный гомон, беззаботно жужжащий в хате Копылова, вырос вдруг в своем значении и облекся тайными страхами.

— Ну что? — спросил атаман у Семепыча, когда он вернулся от окна.

— Да пьяные, вашбродь.

— Пьяные?..

— Дударев вряд и через губу переплюнет…

— Надо взять! А то кабы не сожгли станицу… Ножей не видать при них?

— В руках не видать, а так думаю: должны быть при них ножи…

— Надо осторожно. У тебя, Игнат, ружье — так ты уж иди передом…

— Ружье-то ружье, вашбродь, да кабы заряжено! — прискорбным голосом отозвался Бунтиш. — Пистонов нет. Заходил к Кузьмичу пистонов взять — нет подобных пистонов…

— Тогда дай свисток — пущай на всякий случай подойдут прочие…

— Сзывай лезервы, Бунтиш! — послышался веселый женский голос из толпы.

— Куче-то их можно голыми руками забрать! — уверенно сказал Бунтиш.

— Ну, играй тревогу? Не проводи время! — опять раздался из толпы нетерпеливый голос, и дрожали в нем веселые ноты добродушного зубоскальства.

Старик достал из-за пазухи свисток и надул щеки. Засвистел. Послышался странный, сиплый, глухой звук.

— Э?! — насмешливо воскликнул кто-то в толпе.

— Засорил…

Старик подул еще — опять бессильно прошипел сиплый, простуженный звук.

— Разучился!..

— Чего разучился? Засорил…

— Горошина застряла! — сказал старик, сердито обернувшись на критикующие голоса. И стал стучать свистком о ложу своего дробовика. Стучал томительно долго. Потом, набравши побольше воздуха, опять подул. Веселый, журчащий, клекочущий звук побежал в чуткую тишину, а ему тотчас отозвались еще два-три свистка в разных концах станицы. Бунтиш победоносно оглянулся кругом.

— Ловко! — послышался льстиво-одобрительный голос Рванкина.

Бунтиш засвистел опять, и снова дружеским приветствием откликнулись ему другие свистки — все с того же расстояния, ни дальше, ни ближе. Должно быть, сидели себе старички где-нибудь на завалинках и дремали.

Заслышали ли эти свистки в хатке Копылова или просто надоело сидеть в духоте, но вдруг пьяный гомон из стен ее выбежал сначала па двор, затем к воротам, на улицу. Две черные, колеблющиеся фигуры, бестолково галдевшие, качаясь, подвигались вперед порывистыми толчками. Кричали, размахивали руками, ругались.

Толпа, стоявшая поближе к перекрестку, сразу подалась назад, точно ветер вдруг подхватил се и погнал вдоль по улице. Дрогнул и отряд полиции. Страх всегда заразителен… Всем почему-то представились ножи, о которых так много наговорил Рванкин. Уже издали послышался командующий голос Фараошки — голос у него был большой, а дух малый:

— Взять их!..

Но даже тяжеловооруженный Бунтиш, прикрывавший отступление, был уже на таком расстоянии, что не видел, как обе шатавшиеся фигуры, — это были коваль в Дударев, — братски обнявшись, ткнулись вдруг в кучу золы около плетня и, после нескольких безуспешных попыток подняться, покорно отдались во власть мутного, пьяного сна.