Ион Арамэ - Рассвет над волнами (сборник)

— Братцы, послушайте, что пишет наш Писатель… — ехидно начал он.

Матросы вздрогнули. Одни поднялись с мест, другие остались лежать или сидеть, опершись о якорную лебедку или мотки канатов.

— «Дорогая мама, ты не представляешь, как я скучаю по тебе, иногда даже вижу тебя во сне. Я знаю, какая ты у меня добрая и ласковая. И глаза у тебя такие же, как у меня…» — Алексе остановился на секунду, свысока посмотрел на Юрашку и издевательски спросил: — А ну-ка, какие у тебя глаза?

Когда к нему подскочил Саломир, все замерли.

— Отдай тетрадь! — требовательно произнес он.

Алексе, ухмыляясь, посмотрел вокруг:

— Поглядите-ка на этого родителя-покровителя, как он бросается на защиту своего дитяти… На вот, возьми!

Глаза Саломира гневно сверкали. Мышцы напряглись.

— Ну давай, бери ее, бери! — подзадоривал Алексе, протягивая ему тетрадь.

За какую-то долю секунды пальцы Саломира впились в запястье Алексе. Послышался глухой удар. Алексе с завернутой за спину рукой упал на одно колено. Саломир не ослаблял хватку, и лицо Алексе исказилось от боли. Он пыхтел и едва выговаривал:

— Ты что, ты что?.. — Голос был просительным, со всхлипами. — Отпусти, мне больно.

— А ему, думаешь, не больно? Почему ты не оставляешь его в покое? Ты знаешь, что у него нет матери? А? Знаешь? Кто тебе дает право издеваться над ним?

Саломир сжимал запястье все крепче. Матросы, застыв на месте, молчали. Если бы не раздался громовой голос боцмана Мику, неизвестно, чем бы все кончилось.

— Смирно! Что здесь происходит? Все в кубрик. Саломир и Алексе, ко мне!

Матросы медленно разошлись.

Позднее стало известно, что оба, и Саломир, и Алексе, были лишены увольнения в город во время следующего захода в порт. Инцидент был исчерпан, но Алексе больше не привязывался к Юрашку. Время от времени отпускал свои шуточки, но на большее не осмеливался.

Вместе с вещевым мешком или чемоданом моряки приносят на борт корабля и свою прошлую жизнь с ее особыми чертами, которые делают одного человека не похожим на другого.

За время долгого плавания люди настолько привыкают друг к другу, что по жесту, по голосу, по походке чувствуют настроение каждого.

Так было и на «Мирче». Матросы научились понимать, что творится в душе соседа, который вечером привязывал рядом гамак или менял тебя на вахте. И если радовался один, радовались все, а когда какое-либо облачко омрачало настроение одного, вместе с ним переживал и другой.

Люди, совсем незнакомые до похода, на «Мирче» жили единой семьей, общими радостями и общими заботами.

Море и небо сказались одинакового цвета. У матросов было такое ощущение, будто они находятся в центре большого вогнутого зеркала, которое собирало все солнечные лучи и направляло их в одну точку — на конвой. Их преследовала удушливая жара, и они, словно манны небесной, ждали малейшего дуновения ветерка. Искали, где бы укрыться от зноя — под шлюпками, за мачтами. Только за несколько минут до ударов колокола, оповещавшего о времени заступления на вахту, они выбирались из тени и направлялись к своим постам. Давила монотонность движения, жара изнуряла, выматывала силы, и люди становились молчаливыми и раздражительными. Профир знал, сколь важно хорошее настроение экипажа, боевой дух команды, и старался больше быть с матросами. Он ходил по палубе из конца в конец, а те, завидев его, вставали по стойке «смирно» и отдавали честь.

После обеда Профир вызвал в рулевую рубку Мынеча. Только что командир и старпом закончили определение местонахождения корабля, и Кутяну с нетерпением ждал момента, когда он сможет уйти к себе в каюту, чтобы раздеться и немного передохнуть. Командир переносил жару стоически, и Кутяну не мог расслабиться в его присутствии, хотя то и дело бросал взгляд в сторону Профира, надеясь, что тот расстегнет хотя бы одну пуговицу, и тогда старпом последует его примеру.

Мынеч тяжело поднялся по ступенькам, ведущим в рулевую рубку, и остановился на пороге:

— Слушаю вас.

— Входите, товарищ капитан-лейтенант, — пригласил его Профир. — Как обстоят дела?

Этот вопрос Профир задавал главному механику ежедневно. Он означал: «Сколько питьевой воды, топлива имеется на борту?» Мынеч начал докладывать: столько-то тонн воды в таком-то танке, столько-то тонн топлива в другом танке. Эти цифры он знал с точностью до литра и килограмма в любой час дня и ночи. Профир его выслушал, потом сказал:

— Как вы считаете, не устроить ли нам баню?