Она произнесла это скороговоркой, под конец голос у нее задрожал.
– Но я же ничего не могу для нее сделать…
Казалось, сейчас она начнет дрожать всем телом.
Отводя взгляд от ее ослепительного лица, словно надвигавшегося на него, Симамура сказал:
– Может, для нее даже лучше будет, если я поскорее вернусь в Токио.
– Я тоже собираюсь в Токио.
– Когда?
– Мне безразлично когда.
– Может быть, если вы хотите, конечно, поедем вместе?
– Да, прошу вас, поедем вместе…
Йоко сказала это как бы между прочим, но так серьезно, что Симамура поразился.
– С удовольствием. А ваша семья не будет против?
– Какая у меня семья? Один младший брат, который на железной дороге служит. Я могу поступать как хочу.
– А в Токио у вас есть что-нибудь на примете?
– Нет.
– Это она вам посоветовала ехать?
– Вы Кома-тян имеете в виду? Нет, с ней я не советовалась и никогда не стану советоваться. Противная она…
Йоко, должно быть, разволновалась, взглянула на Симамуру увлажненными глазами, и он почувствовал к ней непонятное влечение. Но от этого влечения словно лишь воспламенилась его страсть к Комако. Ему показалось, что его поездка в Токио с какой-то неизвестной девчонкой будет страстным искуплением вины перед Комако и в то же время жестоким наказанием.
– А вы не боитесь ехать вдвоем с мужчиной?
– Почему я должна бояться?
– Ну, сами посудите – опасно ведь, если у вас в Токио нет никакого пристанища и вы даже не знаете, что там будете делать.
– Ничего, одинокая женщина всегда как-нибудь устроится, – сказала Йоко, и ее прекрасный голос как бы оттенил конец фразы. – Может быть, вы возьмете меня к себе прислугой?
– Да что вы! Неужели вы хотите стать прислугой?
– Вообще-то не очень хочу.
– А кем вы работали, когда жили в Токио?
– Сестрой милосердия.
– В больнице или в каком-нибудь медицинском институте?
– Нет, просто сестрой милосердия. Так мне хотелось…
Симамура вновь вспомнил поезд и Йоко, ухаживавшую за сыном учительницы. Он улыбнулся – очевидно, это было своеобразным воплощением ее мечты.
– Вам хотелось бы учиться на сестру милосердия?
– Нет, я не буду больше сестрой милосердия.
– Но нельзя же быть такой… совсем без стержня!
– Ой, что вы говорите! Какие еще стержни!..
Йоко рассмеялась, словно отметая от себя какое-то обвинение.
Ее смех мог бы показаться глупым, не будь он таким звеняще-прозрачным. Этот смех лишь слегка коснулся сердца Симамуры, никак его не растревожив.
– Не понимаю, над чем вы смеетесь?
– Но ведь я же ухаживала только за одним больным!
– Как?
– Больше я ни за кем не смогу ухаживать…
– Ах так… вот оно что… – тихо сказал Симамура, словно оглушенный внезапным ударом. – А сейчас… говорят, вы каждый день ходите туда… где гречишное поле… на могилу…
– Да, это правда.
– И вы думаете, что… в дальнейшем вы уже ни за одним больным не станете ухаживать?.. И ни на какую другую могилу ходить не будете?
– Думаю, что не буду.
– Как же вы тогда можете бросить эту могилу и уехать в Токио?!
– О господи!.. Прошу вас, возьмите меня с собой в Токио!
– Комако говорила, что вы ревнивая. Но разве он… тот… не был женихом Комако?
– Юкио-сан? Неправда! Неправда все это!
– Почему же вы тогда ненавидите Комако?
– Кома-тян?.. – Она произнесла это имя так, словно его обладательница была здесь, рядом, и, сверкнув своими ослепительными глазами, взглянула на Симамуру. – Прошу вас, позаботьтесь, чтобы Кома-тян было хорошо!
– Но что я могу для нее сделать?
На глазах Йоко показались слезы, она прихлопнула сидевшего на татами мотылька и всхлипнула.
– Кома-тян говорит, что я сойду с ума, – сказала она и стремительно выбежала из комнаты.
Симамура вдруг почувствовал озноб.
Он открыл окно, чтобы выбросить убитого Йоко мотылька, и увидел Комако, игравшую в кэн [Кэн – название игры на пальцах.] с клиентом. В этот момент она согнулась, словно в быстром беге.
Небо было пасмурным. Симамура пошел в купальню.
В соседнее, женское, отделение прошла Йоко с девочкой хозяйки гостиницы.
Было приятно слышать, как Йоко, раздевая и купая девочку, разговаривает с ней так тепло, так нежно, как только мать может говорить со своим ребенком.
А потом голос – тот, прекрасный – запел:
……………………
А на заднем дворе
Три яблоньки есть,
Три сосенки есть.
Три да три – будет шесть!
Вон вороны вьют гнездо
На большом, большом суку.
Читать дальше