Владимир Набоков - Бледный огонь

Градус вернулся в Отдел выдачи.

«Очень жаль, — сказала девушка, — я только что видела, как он ушел».

«Боже мой, Боже мой», — забормотал Градус, который иногда в трудную минуту употреблял русские восклицания.

«Вы найдете его в телефонном справочнике», — сказала она, толкая к нему книгу и отменив существование больного, чтобы заняться г-ном Джеральдом Эмеральдом, который брал бестселлер в целлофановой суперобложке.

Со стонами и переступая с ноги на ногу, Градус принялся листать университетский справочник, но когда он отыскал адрес, перед ним встала проблема, как туда добраться.

«Дальвич-Роуд! — воскликнул он, обращаясь к девушке. — Близко, далеко? Очень далеко, наверно?»..

«Не вы ли новый ассистент профессора Пнина?» — спросил Эмеральд.

«Нет, — сказала девушка. — Этот господин, кажется, ищет доктора Кинбота. Вы ведь ищете доктора Кинбота, не правда ли?»

«Да, и я не могу больше», — сказал Градус.

«Я так и думала, — сказала девушка. — Он ведь, кажется, живет где-то рядом с господином Шейдом, Джерри?»

«Определенно, — сказал Джерри и повернулся к убийце: — Я могу вас подвезти, если хотите. Мне по пути».

Говорили ли они в автомобиле, эти двое, человек в зеленом и человек в коричневом? Кто может сказать? Они не рассказывали. В конце концов, поездка продолжалась всего несколько минут (у меня, за рулем моего мощного «крэмлера», она занимала четыре с половиной).

«Я думаю, я выпущу вас здесь, — сказал Эмеральд. — Вон этот дом наверху».

Трудно решить, чего больше хотелось Градусу, alias Грею, в эту минуту — разрядить ли свой пистолет или избавиться от неистощимой лавы в кишках. Когда он начал поспешно тормошить ручку автомобильной дверцы, небрезгливый Эмеральд наклонился близко к нему, через него, почти сливаясь с ним, чтобы помочь ему открыть ее, а затем, захлопнув ее, помчался на какое-то свидание внизу, в долине. Мой читатель, я надеюсь, оценит все эти мелкие подробности, которые я с таким тщанием постарался представить ему здесь, после длительной беседы, которая была у меня с убийцей. Он еще лучше оценит их, когда я скажу, что, согласно версии, позднее распущенной полицией, Джека Грея подвез от самого Ронока, или откуда-то такое, заскучавший шофер грузовика! Остается только надеяться, что беспристрастный розыск обнаружит фетровую шляпу, забытую в Библиотеке или в автомобиле г-на Эмеральда. >>>

Строка 958: «Ночной прибой»

Я помню одно маленькое стихотворение из «Ночного прибоя» («Шум моря ночью»), случайно приведшее к моему первому соприкосновению с американским поэтом Шейдом. Молодой лектор по американской литературе, блестящий и обаятельный юноша из Бостона, показал мне этот прелестный тонкий томик в Онхаве, в мои студенческие дни. Следующие строки, которыми начинается это стихотворение, озаглавленное «Искусство», понравились мне своей неотвязной мелодией и покоробили тем, что шли вразрез с религиозным чувством, внушенным мне нашей консервативной земблянской религией.

>>>

Строка 964: «Помоги, Вильям!» «Бледный огонь».

В парафразе это, очевидно, означает: поищу-ка я у Шекспира чего-нибудь, что годилось бы как заглавие. Эта находка и есть «Бледный огонь». Но в котором произведении Барда выискал его наш поэт? Моим читателям придется сделать собственное изыскание. У меня с собой всего только крошечное жилетно-карманное издание «Тимона Афинского» — по-земблянски. В нем, во всяком случае, нет ничего, что могло бы показаться эквивалентом «бледного огня» (будь это так, мое везение оказалось бы статистически чудовищным).

До мистера Кембеля английский язык в Зембле не преподавался. Конмаль овладел им совершенно самостоятельно (главным образом, выучив наизусть словарь) еще молодым человеком, около 1880 года, когда перед ним, казалось бы, открывалась не словесная преисподняя, а спокойная военная карьера, и его первый труд (перевод шекспировских «Сонетов» ) был результатом пари с офицером-однополчанином. Он променял свой мундир с аксельбантом на домашний халат ученого и взялся за «Бурю». Так как он работал медленно, то ему потребовалось полстолетия, чтобы перевести полное собрание сочинений того, кого он называл «Дзе Барт». После этого, в 1830 году, он перешел на Мильтона и других поэтов, упорно просверливая столетия, и как раз окончил «Балладу о Трех Охотниках на Тюленей» Киплинга («Таков закон у москвитян, утверждаемый дробью и сталью»), когда заболел и вскоре испустил дух на своей кровати под роскошным расписным балдахином с репродукциями альтамирских животных, и в последнем бреду последними его словами было «Comment dit-on „mourir“ en anglais?» — прекрасный и трогательный конец.