Владимир Набоков - Бледный огонь

На борту маленького неудобного самолета, летевшего прямо против солнца, он оказался втиснутым среди нескольких делегатов на Нью-Уайский лингвистический съезд — у всех у них были ярлыки с именем на отворотах пиджаков, и все представляли один и тот же иностранный язык, но так как ни один не умел на нем говорить, то разговоры велись (через голову сутулившегося убийцы и по обе стороны его неподвижного лица) на довольно заурядном англо-американском. Во время этого испытания бедный Градус все недоумевал, что именно вызывало другого рода неудобство, то и дело донимавшее его на всем протяжении полета и бывшее хуже болтовни монолингвистов. Он не мог решить, чему его приписать: свинине, капусте, жареному картофелю или дыне, ибо, перебирая их вкус в спазматической ретроспективе, он находил мало оснований для выбора одного среди этих различных, но равно тошнотворных ингредиентов. Личное мое мнение, которое я хотел бы попросить врача подтвердить, это что французский бутерброд вступил в кишечную междоусобицу с жаренным «по-французски» картофелем.

Прибыв после пяти в нью-уайский аэропорт, он выпил два картонных стаканчика прекрасного холодного молока из автомата и приобрел у информационной стойки карту. Обстукивая толстым тупым пальцем контур кампуса, который походил на извивающийся желудок, он спросил у служащего, какая гостиница ближе всего к университету. Ему сказали, что автобус доставит его к гостинице «Кампус», находящейся в нескольких минутах ходьбы от Мэйн-Холла (ныне Шейд-Холла). Во время поездки он вдруг ощутил такие настойчивые позывы, что был вынужден посетить уборную, как только дошел до плотно зарезервированной гостиницы. Там его страдания разрешились жгучим потоком поноса. Только он застегнул штаны и проверил выпуклость в заднем кармане, как возобновление колик и урчаний заставило его снова оголить чресла, да с такой неуклюжей поспешностью, что его маленький браунинг чуть не полетел в бездну унитаза.

Он все еще стонал и скрежетал искусственными зубами, когда вместе со своим портфелем вновь оскорбил свет солнца. Оно сияло со всевозможными крапчатыми эффектами сквозь деревья, и университетский городок был весел от наплыва летних студентов и гостей лингвистов, среди которых Градус мог легко сойти за коммивояжера, продающего буквари «основного английского языка» для американских школьников или новые замечательные переводные машины, которые способны переводить настолько быстрее человека или зверя.

Серьезное разочарование ждало его в Мэйн-Холле — он был уже закрыт. Три студента, лежавшие на траве, посоветовали ему обратиться в библиотеку, и все трое указали на противоположную сторону лужайки. Туда наш преступник и отправился.

«Я не знаю, где он живет, — сказала заведующая выдачей книг. — Но я знаю, что сейчас он здесь. Вы его, наверное, найдете в Северо-Западном зале номер три, где мы держим нашу исландскую коллекцию. Идите на юг (взмахивая карандашом) и поверните на запад, а потом опять на запад, где вы увидите что-то вроде, вроде (карандаш описывает круглую загогулину — круглый стол? круглый стеллаж?)… Нет, погодите минутку, вы лучше просто идите все на запад, пока не упретесь в залу имени Флорен Хотон, а там вы перейдете на северную сторону здания. Вы никак не можете промахнуться (возвращение карандаша за ухо)».

Не будучи ни моряком, ни беглецом-королем, он немедленно заблудился и, пройдя впустую через целый лабиринт стеллажей, спросил про исландскую коллекцию у суровой на вид матушки-библиотекарши, которая проверяла карточки в стальной картотеке на лестничной площадке. Ее медленные и подробные указания быстро привели его обратно к начальной инстанции.

«Пожалуйста, я не мог», — сказал он, медленно покачивая головой.

«Разве вы… — начала было девушка и внезапно указала наверх: — Да вот он!»

Вдоль открытой галереи, идущей по верху зала, параллельно его короткой стороне, высокий бородатый человек переходил быстрым военным шагом с востока на запад. Он исчез за книжным шкафом, но Градус успел узнать по крупному, крепкому телосложению, по бодрой осанке, по носу с высокой горбинкой, прямому лбу и энергичному размаху рук Карла-Ксаверия Возлюбленного.

Наш преследователь бросился к ближайшей лестнице и вскоре очутился среди зачарованного безмолвия «Редких Книг». Эта зала была очень хороша. Она не имела дверей — прошло несколько мгновений, прежде чем ему удалось заметить задрапированный вход, которым он сам только что воспользовался. Меж тем как ужасные осложнения поисков смешивались с возобновлением невозможных схваток у него в животе, он бросился назад, пробежал три ступеньки вниз и девять вверх и влетел в круглую залу, где лысый загорелый профессор в гавайской рубашке сидел за круглым столом и читал с ироническим выражением лица русскую книгу. Он не обратил внимания на Градуса, который пересек комнату, переступил через толстую белую собачку, не разбудив ее, прогремел вниз по винтовой лестнице и очутился в хранилище «П». Здесь, хорошо освещенный, со многими трубами вдоль стен, оштукатуренный проход привел его к неожиданному раю ватерклозета для водопроводчиков или для заблудившихся ученых, где он быстро, с проклятиями, переложил свой пистолет из ненадежного болтающегося кармана в карман пиджака и освободился от еще одной порции жидкого ада внутри. Он снова начал взбираться по лестнице, но тут заметил в храмовом освещении стеллажей служащего, стройного молодого индуса, с бланком заказа в руке. Я никогда не говорил с этим юношей, но не раз замечал на себе взгляд его иссиня-карих глаз, и, несомненно, мой академический псевдоним был ему знаком, но какая-то чувствительная клеточка в нем, какая-то струна интуиции отозвалась на резкие расспросы убийцы, и, как бы защищая меня от смутной опасности, он улыбнулся и сказал: «Я не знаю его, сударь».