Владимир Набоков - Бледный огонь

«Странно, странно», — сказал немецкий гость, который (в память Лесного царя, быть может) один уловил протрепетавшую и тотчас же замершую таинственную ноту.

Шейд (улыбаясь и потирая мое колено): «Короли не умирают, они только исчезают, не правда ли, Чарльз?»

«Кто это сказал?» — резко, как будто выходя из транса, спросил невежественный и всегда подозрительный глава английского отделения.

«Вот посмотрите на меня, — продолжал мой друг, игнорируя г-на X., — обо мне говорят, что я похож по крайней мере на четырех человек — Сэмуеля Джонсона; старательно реставрированный череп древнего человека в Экстонском музее; и на двух местных персонажей, расхристанную торопыгу, разливающую похлебку в кафетерии Левин-Холла».

«Третья в ряду ведьм», — уточнил я забавно, и все засмеялись.

«Я бы скорее сказал, — заметил г-н Пардон (Американская История), — что она похожа на судью Гольдсворта» («Он один из нас, — вставил Шейд, наклоняя голову, — в особенности когда по-настоящему бушует против всего мира после хорошего обеда».)

«Говорят, — поспешно начал Неточка, — Гольдсворты очень приятно проводят время…»

«Как жаль, что я не могу представить доказательства тому, что говорю, — пробормотал упорный немецкий гость. — Если бы только здесь была фотография. Не может ли где-нибудь быть…»

«Разумеется», — сказал молодой Эмеральд и встал.

Профессор Пардон заговорил теперь со мной: «У меня, было впечатление, что вы родились в России и что ваша фамилия что-то вроде анаграммы Боткина или Бодкина?»

Кинбот: «Вы меня путаете с каким-то беженцем из Новой Зембли» (саркастически подчеркивая «Новой»).

«Кажется, вы говорили мне, Чарльз, что „кинбот“ на вашем языке значит „цареубийца“?», — спросил мой дорогой Шейд.

«Да, губитель короля», — сказал я (я жаждал объяснить, что король, потопивший свою личность в зеркале изгнания, в каком-то смысле является именно этим).

Шейд (обращаясь к немецкому гостю): «Профессор Кинбот — автор замечательной книги о фамилиях. Кажется (мне), существует английский перевод?»

«Оксфорд, тысяча девятьсот пятьдесят шестой год», — ответил я.

«Вы, однако, знаете по-русски? — спросил Пардон. — Мне кажется, я слышал на днях, как вы беседовали с этим — как бишь его? — о Господи» (старательно складывая губы).

Шейд: «Сударь, нам всем бывает трудно подступиться к этому имени» (смеется).

Профессор Хёрли: «Вспомните французское слово „шина“, рипоо».

Шейд: «Дорогой мой, я боюсь, вы только надкололи это затруднение» (громко хохочет).

«Шина лопнула, — ввернул я. — Да, — я продолжал, повернувшись к Пардону, — я, конечно, говорю по-русски. Видите ли, это был, по крайней мере у земблянской знати и при дворе, модный язык par excellence, куда более, чем французский. Теперь, разумеется, все это переменилось. Теперь насильно обучают низшие классы говорить по-русски».

«А мы разве не пытаемся тоже преподавать русский язык в школах?» — спросил «розовый».

Тем временем в другом конце комнаты молодой Эмеральд совещался с книжными полками. Теперь он вернулся с томом иллюстрированной энциклопедии А–З.

«Вот, — сказал он, — вот он, этот король. Но посмотрите, он молод и хорош». («О, это не годится!» — завопил немецкий гость.) «Молод, хорош и одет в разукрашенный мундир, — продолжал Эмеральд. — Просто расфуфыренная куколка».

«А вы, — проговорил я спокойно, — щенок с грязным воображением, в грошовом зеленом пиджаке».

«Да что я такое сказал?» — спросил у присутствующих молодой инструктор, разводя ладонями, словно ученик Христа в «Тайной вечере» Леонардо.

«Что вы, что вы, — сказал Шейд, — я уверен, Чарльз, что наш молодой друг не имел намерения оскорбить вашего государя и тезку».

«Он не мог бы, даже если бы хотел», — безмятежно заметил я, обращая все в шутку.

Джеральд Эмеральд протянул мне руку, — в момент написания сего она все еще остается в том же положении. >>>

Строки 895–899: Чем больше я вешу… или эти брыла

В черновике вместо этих гладких и отвратительных строк стоит

>>>

Строка 920: Волоски вставать дыбом

Альфред Хаусман (1859–1936), чей сборник «Шропширский паренек» соперничает с «In Memoriam» Альфреда Теннисона (1809–1892), являясь, — быть может, (нет, вычеркнуть это малодушное «быть может»!), — величайшим достижением английской поэзии за сто лет, говорит где-то (в каком-то предисловии?) совершенно противоположное: от восхищения вставшие дыбом волоски ему мешали бриться; но поскольку оба Альфреда, несомненно, пользовались обыкновенной бритвой, а Джон Шейд — старинным лезвием «Жиллет», причиной разногласия могло быть пользование различными инструментами. >>>