Франц Кафка - Письма к Фелиции

Ты все еще ошибаешься во мне, Фелиция, даже в таком пустяке ошибаешься. Да как же я мог на Тебя рассердиться, если Ты посылаешь мне такую милую открытку? Вот только эти куцые предложеньица, особенно из Франкфурта, в которых ни сообщения, ни объяснений, ни даже человеческого привета, одна только спешка, вечная спешка, которые начинались вздохом мученья и заканчивались, казалось, вздохом облегчения, – казалось, казалось мне! (я на все и вся должен Тебе пожаловаться, а значит, и на Тебя тоже) – только эти куцые отписки и вправду меня нервировали.

А сейчас, похоже, Тебя крайне занимает помолвка Твоего брата, [64]– я даже не поздравил, но, может, Ты ревнуешь к невестке, тогда и поздравлять не с чем, – и это, ввиду короткого, лишь в два дня, праздника Троицы, весьма печально. Что мы в эти два дня будем делать? Чтобы Ты знала: о самих этих двух днях я уже почти не думаю, только о жуткой поре после них, когда я Тебя – если, конечно, не случится каких-нибудь несусветных чудес – очень долго не увижу, разве что Ты поедешь со мной в Италию, хотя бы на озеро Гарда, а то, может, и в Испанию к моему дяде. Прошу Тебя, Фелиция, продумай все быстро и основательно. Я бы не завел разговор о том, что хочу нанести визит Твоим родителям, – вид у меня все столь же мало презентабельный, как и два месяца назад, – если бы не боялся больше всего на свете, что опять буду видеться с Тобой секундными урывками, опять проторчу в Берлине и буду часов пять валяться на кушетке в ожидании все менее и менее вероятного телефонного звонка… Кстати, в этот раз все должно быть чуть-чуть легче, Ты теперь не так далеко живешь. И все равно – подумай, как следует подумай! Моя голова думать не хочет.

Франц.

…После полудня в полном одиночестве совершил прогулку, забрел, руки в карманах, далеко вверх по реке. Но хорошо мне не было, всю дорогу я твердил себе, что мне, наверно, всегда жилось примерно одинаково плохо, меня донимали вечно одни и те же страхи, просто сил сопротивляться у меня раньше было побольше, теперь же они все тают и тают, скоро это будет сопротивление только для вида, а потом прекратится и оно. Это и правда так, я все время удивлялся непрошибаемости своей башки, от которой, на первый взгляд, по бестолковости, все отскакивало, но это была отнюдь не бестолковость, а именно непрошибаемость, теперь давно уже утраченная. Только что целый час просидел с домашними в осознанном намерении хоть ненадолго выкарабкаться из одиночества, но не выкарабкался.

Конечной целью моей прогулки – я в тех местах не был уже много лет – оказалась утлая хижина у реки. Скелет крыши просел и уже просто лежал бесформенной грудой, однако небольшой садик выглядел не столь запущенным, да и земля в нем, казалось, хорошая, влажная. Сейчас, по воспоминаниям, сад этот почему-то представляется мне странно темным, но он и расположен несколько в глубине, за домом, а когда я в него заглядывал, уже вообще стемнело, занималась гроза. Выглядело все это не слишком заманчиво, и тем не менее я строил планы. Дом наверняка стоит недорого, можно было бы все это купить, построить небольшой уютный домишко, сад довести до ума, протянуть до самой реки лестницу, река там достаточно широкая, над противоположным берегом открываются просторы и дали, внизу привязать лодку и жить там, в общем и целом куда покойнее и лучше, чем в городе, с которым, кстати, по электрической железной дороге вполне хорошее сообщение. (Вот только расположенная неподалеку цементная фабрика с ее неизбежным дымом наводит на размышления.) Эти раздумья были единственной утешительной передышкой во время всей долгой прогулки.

Франц.

Почему письма Тебе не действуют на меня еще сильнее, почему они не в силах унять приступы отчаяния, иногда овладевающего мной при мысли, что Ты так далеко, приступы, которые теперь, перед берлинской поездкой, стали еще невыносимее, ибо что будет после этой Троицы?

Значит, мне следует навестить Твоих родителей? Тогда своевременно ответь мне на следующие вопросы. Какой у вас номер телефона, ведь в телефонной книге он, наверное, не значится? Надо ли мне быть в черном костюме или достаточно будет, как случайному гостю, появиться в обычном летнем? Последнее было бы мне значительно приятнее, а вернее, первое было бы для меня почти невозможно. Принести ли Твоей матери цветы? И какие?

Остановлюсь я опять в «Асканийском подворье». И быть может, приеду, как и в прошлый раз, в одиннадцать вечера, но даже независимо от того, что это еще не точно (у меня на службе много работы, с которой я справляюсь все хуже, хотя любой другой осилил бы ее играючи), я заклинаю Тебя не сметь даже и думать о том, чтобы меня встретить. Я всегда приезжаю в ужасном состоянии, а Ты же не хочешь, чтобы я прямо на вокзале, вконец потеряв голову от неуверенности, усталости, суеты, отчаяния и любви, рухнул Тебе на руки? Так что не смей даже и думать!