Франц Кафка - Письма к Фелиции

Слушай, на этих курортных побережьях столько фотографов, а я так хочу увидеть Тебя, к примеру, в пляжном кресле под тентом или в дюнах, Ты не могла бы прислать мне карточку?

Франц.

Моя любимая Фелиция! Как это так? Мигрени, спишь плохо, странные сны – и все это как раз в то время, когда Тебе надо отдохнуть от всех Твоих невзгод? Это все от неясности нашего положения, больше ни от чего. Завтра, получив Твое письмо, я напишу Твоему отцу, и мы оба обретем покой и уверенность.

Нам это нужно, особенно Тебе, ибо у Тебя после этого главные беды только начнутся, Тебя ждет совместная жизнь с абсолютно невыдержанным человеком, которого Ты себе, наверно, все-таки иначе представляешь, чем он есть на самом деле…

Напиши мне, Фелиция, немного поподробнее о своей жизни там, в Вестерланде. В общем-то я все уже знаю, но хочу насытиться частностями. О кузине своей Ты никогда мне в подробностях не писала. Вы, наверно, только в первые дни будете предоставлены друг другу, ко меньшей мере, с постояльцами пансиона, где как-никак все вместе столуются, вы ведь должны познакомиться. Что там за люди? Как их зовут? Кто Тебе нравится, кто нет? А когда вы плыли на пароходе, неужели ничего интересного не приключилось? (Я сейчас читаю как раз старое издание «Робинзона Крузо», так там на море все время что-то приключается. «Временами буря бушевала с такой яростью, что я увидел – а такое не часто увидишь, – как капитан, боцман и кое-кто из матросов, кого страх за собственную жизнь обуял сильнее, чем остальных, неистово молились, ежеминутно ожидая, что корабль наш пойдет ко дну».) И как, в подробностях, Ты проводишь день? Читать тоже успеваешь? Если да, то что? И не опасно ли купаться, если совсем не умеешь плавать?..

Франц.

Вчера я Тебя благодарил, потому что впервые за долгое время два дня подряд от Тебя приходили письма, а сегодня уже снова нет вестей. Можно, конечно, посчитать тиранией, что я каждый день требую писем, но это не так, а вернее, это только в том случае тирания, если Тебе совсем нет до меня дела, тогда, конечно, это так. А особенно сейчас Ты должна мне писать, причем регулярно писать. Ты же отлично знаешь, как я страдаю без писем. Ты знаешь, в каком я сейчас состоянии, знаешь, насколько это состояние самым прямым образом от регулярности Твоих писем зависит, знаешь, что мне в крайнем случае довольно и нескольких беглых строк, знаешь, что обещала мне из Вестерланда писать регулярно, знаешь, что письмо, на которое я жду от Тебя ответа, особенно для меня важно, знаешь, что я, и так-то человек не слишком уравновешенный, поневоле тревожусь больше обычного, если вчера Ты написала, что у Тебя головные боли и плохой сон, а сегодня от Тебя вообще ничего, – и несмотря на все это, Ты мне не пишешь, и даже мои ежедневные письма не способны подвигнуть Тебя написать мне хоть пару слов. Но в конце концов, я ведь даже не требую ежедневных писем, если это невозможно, ведь я уже столько раз Тебе говорил, я прошу всего лишь регулярных писем, но и в этом Ты мне тоже отказываешь. И Ты в состоянии спокойно провести всю среду, не черкнув и не послав мне даже коротенькой открытки, хотя знаешь, что в пятницу я, дрожа от нетерпения, живу от почтальона до почтальона. Какая мне радость, что ночами Ты видишь меня во сне, если у меня есть доказательства, что в течение дня Ты не думаешь обо мне вовсе. И это не в первый раз. Ты поступаешь со мной нехорошо, Фелиция, не важно, по каким причинам, внутренним или внешним, Ты мне не пишешь.

Франц.

Когда сегодня утром я получил сразу два Твоих письма от среды и узнал, что первое из них пришло еще вчера вечером, я хотел сразу же Тебе телеграфировать, дабы попросить прощения за свое вчерашнее письмо. Но прочтя оба письма, я не смог этого сделать. Вот уж поистине письма, оторванные у времени и сердца, от которых я просто впадаю в безутешную горечь. Разумеется, я не столь несчастлив, как если бы не получил вообще ничего, хотя, с другой стороны, в некотором смысле мое несчастье даже еще больше.

Лучше бы уж в таком настроении Ты писала мне просто открытки, чтобы мне…

До этого места я дописал на службе, я был огорчен до смерти. Я сидел в оцепенении над этими письмами, из которых даже при сотом прочтении и при величайшем самообмане не мог вычитать того, что мне нужно. Несколько незначительных внешних поправок – и они могли бы стать письмами совсем чужому человеку, хотя нет, не могли бы, потому что даже в этом случае – так мне показалось – они не были бы написаны столь бегло, с таким поверхностным чувством. Фелиция, любимая, сама посуди, я же не сумасшедший, хоть, быть может, особенно сейчас и по отношению к Тебе сверхчувствителен, ибо Ты мне неоценимо дорога, но как бы там ни было – чего в Твоих письмах я найти не могу, того, значит, там нет. Во мне опять все то же изумление, которое иногда охватывало меня, когда мы были вместе (и когда Ты была со мной как неживая и совсем недоступная от внутренней скованности), и которое я странным образом испытываю всякий раз, когда Ты уезжаешь из Берлина. Так было, когда Ты ездила во Франкфурт, так было, когда Ты была в Гёттингене и Гамбурге. Может, путешествие Тебя так расстроило, или, наоборот, до того развлекло? Это же факты, отрицать которые нельзя, но объяснить, наверно, все-таки можно. Когда я, вспоминая, сравниваю самое первое письмо, которое Ты мне написала, с Твоим последним, Фелиция, то я почти вынужден сказать, сколь безумно это ни выглядит, что первое, пожалуй, порадовало меня больше. Разумеется, это только одно отдельно взятое письмо, а еще в предпредпоследнем Ты проявила ко мне бессчетно много больше любви и доброты, чем я заслуживаю. Но и два последних Твоих письма все-таки тоже передо мной, и ни о каких моих заслугах тут говорить не приходится. Если Ты можешь это объяснить, но только по-хорошему, без обычных ссылок на мою мнительность, тогда, пожалуйста, прошу Тебя, Фелиция, объясни. Дай мне объяснение нескольким Твоим написанным письмам такого рода, а также множеству ненаписанных. Среди написанных на первом месте стоят письма из Франкфурта, за ними пресловутое письмо из зоологического сада (то, что написано под столом), ну, а потом это последнее письмо от вечера среды, в котором не сказано ничего, кроме того, что «Эрна корит меня целый день, она утверждает, что я целый день сижу в комнате и пишу, вместо того чтобы идти на воздух». Любимая Фелиция, что все это значит, что Ты хотела этим сказать?