Франц Кафка - Письма к Фелиции

Франц.

Сама посуди, Фелиция, как грустно все получается. В понедельник Ты мне пишешь, что отныне снова намерена писать мне каждый день. Во вторник мне приходит это Твое письмо, в среду Ты получаешь на него ответ. Сейчас вечер пятницы, а у меня еще ни строчки. Как же мне не пожалеть, что Ты хочешь писать мне «не из сострадания», а из каких-то иных побуждений, пиши Ты из сострадания, письмо, наверно, уже было бы у меня. И Ты снова и снова обещаешь что-то, чего потом не можешь исполнить. Но Ты ведь не такая.

Франц.

С утра сегодня позабыл письмо дома (мне теперь все время приходится собираться и убегать в спешке, родители во Франценсбаде, [70]и мне нужно с утра бегать открывать магазин, а теперь еще и Оттла с больным горлом свалилась – но с какой стати я все это рассказываю, может, хочу хотя бы этим Тебя разжалобить? Нет, не хочу, тем более что знаю: и это тоже бесполезно.) Но потом, поняв, что забыл письмо, даже обрадовался, ведь сегодня что-то должно было от Тебя прийти. Ничего не пришло. Пишу Тебе, словно Ты об этом не знаешь. Но Ты знаешь, и Ты так хочешь. О том, что письмо могло затеряться, я больше не думаю. Написанные письма не пропадают, пропадают только ненаписанные. Но почему так? Зачем так? Зачем Ты так бессмысленно меня изводишь?

Сейчас, в половине двенадцатого ночи, вернулся с прогулки, а дома лежит Твое долгожданное, а вернее, уже и не ожидаемое письмо. Так, значит, одно Твое письмо действительно затерялось, а я уже целую неделю мучаюсь, что его нет. И что за добрые духи тем временем Тебя навестили и, похоже, разомкнули Твои уста? Но об этом я завтра подробнее напишу, а пока что просто счастлив, что эти уста, которые я воистину и сегодня, и всегда отваживаюсь и могу целовать только издали, еще находят для меня добрые слова. Ну вот, а теперь спокойной ночи.

Твои сомнения, надеюсь, не означают отход на попятный? Как же я рад, что Ты вообще снова заговорила, хоть и не высказываешь всего, что у Тебя на сердце, пусть неосознанно. Но начальные слова уже сказаны, теперь, ухватившись за них, мы вытянем и остальные, чтобы ничто уже не мешало нам принять решение. А теперь спать. Нет, спать я все еще не могу, и хочется все меньше. Но, может, сегодня все-таки засну.

Франц.

Что было в Твоем пропавшем письме? Внимательнее пиши адрес!

Так Ты больна и, больная, на ногах? Лучше бы Тебе не к врачу бегать, а дома отлежаться. Знаешь, я хотел бы за Тобой ухаживать.

Нам, кстати, обоим нужен покой и отдых; казалось бы, чего проще, при общей потребности, поехать обоим в одно и то же место?

Ты не должна спрашивать, люблю ли я Тебя. Иногда мне кажется, будто все вокруг обезлюдело, весь мир разрушен, и Ты одна сидишь на развалинах Берлина.

На Твое письмо от пятницы я, разумеется, еще не ответил, вернее, пока что готовлю разработку для ответа на него, но она еще не закончена. И не столько из-за нехватки времени, сколько от слабости и плохой головы, которая давно не желает меня слушаться.

«Приговор» растолковать невозможно. Может, я покажу Тебе когда-нибудь несколько дневниковых заметок об этом. В истории этой полно абстракций, которые не раскрываются. Друг – вряд ли реальное лицо, скорее, возможно, это нечто общее, что присуще отцу и Георгу. Возможно, вся история – это некий обход вокруг отца и сына, а перемены в образе друга, быть может, в преломленной перспективе отражают перемены в отношениях между сыном и отцом. Но и в этом я не уверен.

Сегодня высылаю Тебе «Кочегара». [71]Будь поприветливей с этим мальчиком, усади его рядом с собой и похвали, ему этого так хочется.

Завтра я жду досконального отчета о всех глупостях, которые сказал Тебе врач. Кто он вообще такой? Это ваш семейный доктор? Как его фамилия?

Послушай, но я вовсе не хочу этим письмом помешать Твоему приезду в Прагу. Приезжай, конечно же, приезжай! Тебя тут ждут.

Франц.

Принимаясь писать, едва могу рукой пошевельнуть от нерешительности. Опять заминка в Твоих письмах, как уже месяцами снова и снова без конца. Точно так же, как мои письма уже месяцами состоят только из просьб послать мне весточку, словно Ты некое бессердечное существо, вообще неспособное вообразить, каково приходится человеку, тщетно ждущему вестей. И всегда эти заминки были только с Твоей стороны, хотя, быть может, иной раз и не без моей вины. И теперь вот снова. Может, Ты больна, как Ты осторожно давала понять в прошлом письме? Но я и этого толком не понял. Вспоминаю, как в первое время однажды телеграфировал Тебе домой «Вы больны?» и этим только наделал глупостей. А еще вспоминаю, как сидел сейчас битых два часа, дожидаясь соединения, в убогой зальце ожидания убогого почтамта, сочиняя в уме письмо, которым собирался тронуть сердце Твоей материли хотя бы у нее вымолить известие о Тебе и Твоем здоровье, – и как услышал наконец Твой звонкий, здоровый голос, который, как ни в чем не бывало, спросил: «Как поживаешь?» Пожалуйста, пожалуйста, Фелиция, если Ты здорова, черкни мне хоть словечко. Конечно, если Ты больна – в конце концов, это ведь тоже возможно, а своим предчувствиям я давно уже не доверяю, – тогда… даже не знаю, что тогда, тогда мне останется здесь только страх и ужас, ибо как мне добиться чего-то одними желаниями, когда я и действием-то ничего добиться не умею. Но весточку я, наверно, смогу получить и в этом случае, может, от Твоей сестры? Но к кому я взываю? Возможно, Ты даже письма этого не получишь, и я мог бы с тем же успехом просто оставить его у себя на столе.