Дэвид Герберт Лоуренс - Дева и цыган

— Долго копаться я ей не позволю!

Меховой воротник пальто открылся — в вырезе салатного платья показалась нежная шея. Плетеная коричневая шляпка сползла на затылок, очертив нежное девичье лицо круглой рамкой полей. Нежность в ее облике удивительно сочеталась с властностью и бесстыдством. Она чуяла, что цыган обернулся и смотрит ей вслед, почти воочию видела изгиб его безупречной шеи, аккуратно расчесанные волосы. Он не спускал с нее глаз, пока она не вошла в фургон.

Никто так и не узнал, что нагадала ей цыганка. Друзья заждались Иветту. Собирались сумерки, становилось холодно. Из трубы одного фургона потянулся дымок, вкусно запахло едой. Чалую тоже покормили, накрыли черной попоной. В отдалении переговаривались двое цыган. В старом заброшенном карьере жила особая, Taинственная тишина.

Но вот дверь фургона распахнулась, пригнувшись, вышла Иветта. Будто ее околдовали и превратили в цаплю — перебирая длинными тонкими ногами, она спустилась с крыльца, ступила на сумеречную землю, и ее окутало колдовское молчание.

— Долго я там пробыла? — спросила она рассеянно, ни на кого не глядя. Глубоко спрятала она свою тайну под личиной беспечного детского своеволия. — Надеюсь, вы не скучали. Неплохо бы сейчас чаю напиться. Ну что, поехали?

— Садитесь! — скомандовал Боб. — Я расплачусь.

Шурша и виляя жесткими широкими юбками, из фургона вышла цыганка. Выпрямилась во весь свой недюжинный рост, на смуглом хищном лице — ликование. Шерстяная шаль в красных розах сползла с черных курчавых волос. Заносчиво и дерзко взглянула она на молодых людей, едва различимых в сумерках.

Боб сунул ей две монеты по полкроны.

— Прибавь, красавец, на счастье. На счастье своей любимой! — принялась улещивать его цыганка. — Позолоти ручку, чтоб тебе всегда удача была.

— Шиллинг дал на счастье — хватит с тебя! — спокойно осадил ее Боб, и вся компания пошла к машине.

— Одну монетку! Всего одну, чтоб удачлив в любви был!

Уже у самой машины Иветта неожиданно повернулись, шагнула навстречу цыганке, протянула руку, сунула ей что-то в ладонь и, пригнувшись, забралась в машину.

— Да будет жизнь твоя счастливой, красавица, и да будет с тобой цыганкино благословение! — В словах цыганки слышался полунамек-полунасмешка.

Мотор рявкнул раз-другой, и машина тронулась. Лео включил фары, и вмиг растворились во тьме и карьер, и цыганский табор.

— Покойной ночи! — перекрывая шум мотора, крикнула Иветта. Но ее никто не поддержал, и тонкий голосок прозвучал неуместно весело и беспечно. Яркие фары высветили узкую каменистую дорогу.

— Ну-ка, не скрывай, расскажи, что тебе нагадала цыганка! — крикнула Люсиль, не поняв молчаливой сестриной мольбы — не спрашивай!

— Да так, ничего особенного, — нарочито добродушно отозвалась та, — обычные их штучки. Брюнет принесет счастье, блондин — горе, смерть в семье — очевидно, бабушкина, — но для меня это не такой уж страшный удар. Выйду замуж в двадцать три, буду купаться в деньгах и мужниной любви, растить двоих детей. Все как по писаному — лучше и не придумаешь.

— А зачем ты дала ей еще денег?

— Так просто, захотелось. С такими людьми нужно быть хоть чуточку великодушными.

Какой скандал разыгрался в настоятельском доме из-за денег, скопленных Иветтой на витраж! После войны тетя Цецилия вознамерилась увековечить память павших прихожан витражом в церковном окне. Но почти все павшие оказались иноверцами, поэтому им соорудили лишь убогий маленький обелиск перед сектантской молельней.

Однако тетя Цецилия не опустила руки, она собирала пожертвования, устраивала благотворительные базары, спектакли, в которых заставляла играть племянниц, — и все ради дорогого ее сердцу витража. Иветте нравилось быть на сцене, нравилось внимание публики, поэтому она сыграла водевиль «Мэри в зеркале», собрала выручку, вычла расходы на костюмы и декорации, а остальное — на витраж. Они с Люсиль даже завели специальные копилки.

Прикинув, что денег уже достаточно, тетя Цецилия вдруг решила проверить копилку Иветты. И обнаружила там лишь пятнадцать шиллингов. Тетя прямо позеленела от злобы и ужаса.

— Где остальные деньга?

— Да я взяла их на время, — беспечно бросила Иветта, — там и было-то всего ничего.

— А где же три фунта и тринадцать шиллингов за «Мэри в зеркале»?! — завопила тетушка так, словно разверзлись врата ада.

— Верно, три фунта. Я их взяла. Я верну.

Бедная тетя Цецилия! У нее внутри точно лопнул гнойник, и вся затаенная злоба хлынула на Иветту. От страха и отвращения девушку заколотило.