Рабиндранат Тагор - Гóра

Немного погодя приехали и сам Пореш-бабу с Лолитой, которая больше не могла оставаться дома, так как теперь никто из домочадцев не осмеливался даже разговаривать с ней, и их молчание она болезненно чувствовала на каждом шагу. Когда же в довершение ко всему друзья Бародашундори валом повалили к ней, чтобы выразить свое соболезнование, Пореш почел за лучшее вообще увести дочь из дому. В час прощанья Лолита пошла поклониться матери, и после ее ухода Бародашундори продолжала сидеть отвернувшись, и на глазах ее были слезы. Лабонне и Лила в душе были порядком взволнованы замужеством сестры и, будь их воля, сами с восторгом приняли бы участие в свадебных хлопотах. Но, когда Лолита пришла к ним проститься, сестры вспомнили о своем суровом долге перед «Брахмо Самаджем» и придали лицам непреклонное выражение. У порога Лолита заметила Шудхира, но за его спиной толпилось несколько брахмаистов, внимательно наблюдавших за всем происходящим, так что ей не удалось обмолвиться с ним ни словом.

Сев в экипаж, Лолита заметила в углу на сиденье какой-то сверток. Она развернула его и увидела серебряную вазу для цветов, на которой было выгравировано по-английски: «Да благословит господь счастливую чету». К вазе была привязана карточка с инициалами Шудхира. Лолита твердо решила не позволять себе плакать сегодня. Но, получив в час прощания с отчим домом этот единственный знак внимания от друга детства, не смогла удержаться, и слезы градом покатились у нее по щекам. Пореш-бабу, сидя тихонько в углу, тоже утирал глаза.

— Входи, входи, дорогая моя! — закричала Анондомойи с таким видом, будто все время караулила ее появление, и, взяв Лолиту за обе руки, ввела ее в комнату.

— Лолита навсегда покинула наш дом, — сказал Пореш-бабу, когда по его просьбе вызвали Шучориту, и голос его дрогнул.

— Здесь она не будет чувствовать недостатка в ласке и заботе, отец, — ответила Шучорита, взяв его за руку.

Когда Пореш собрался уходить, Анондомойи, натянув край сари на голову, подошла к нему и поклонилась. Смущенный Пореш тоже ответил ей поклоном.

— Не беспокойтесь за Лолиту, — сказала Анондомойи. — Тот, кому вы ее вручаете, никогда ничем не огорчит ее. У меня никогда не было дочери, и мне всю жизнь недоставало ее, но я всегда надеялась, что дочерью мне станет жена Биноя. Господь наконец услышал мою молитву и послал мне такую замечательную дочку, о какой я даже и мечтать не могла.

С самого того дня, как начались волнения в связи с замужеством Лолиты, Пореш-бабу впервые почувствовал какое-то облегчение и увидел в жизни какой-то просвет. По крайней мере, он узнал, что есть в мире уголок, где он может отдохнуть душой.

После того, как Гора вышел из тюрьмы, к нему повалили посетители, но их лесть и восторги доводили его до того, что он едва сидел дома. В конце концов, чтобы избежать самых назойливых из них, он снова пустился странствовать по окрестным деревням.

Наспех позавтракав, он ранним утром уходил из дома и возвращался только поздно ночью. На поезде он доезжал до какой-нибудь станции недалеко от Калькутты и оттуда пешком отправлялся в близлежащие деревни; заходил в дома маслоделов, гончаров, рыбаков и людей других низших каст. Они не понимали, зачем этот светлокожий высокий брахман ходит из дома в дом и расспрашивает об их горестях и радостях, и, сказать правду, часто встречали его приход с недоверием. Но Гора, не обращая внимания на косые, подозрительные взгляды, по-прежнему заходил то в одну, то в другую хижину, и его не останавливали даже неприветливые замечания, которые ему приходилось иногда выслушивать.

Чем ближе он знакомился с жизнью этих бедняков, тем неотступнее преследовала его одна мысль. Он видел, что в деревне общинные узы были намного крепче, чем среди интеллигенции. Зоркое око общины день и ночь следило за тем, как едят, лежат, сидят обитатели каждого дома, соблюдают ли они религиозные обряды. Люди простодушно верили в необходимость соблюдения обрядов, никаких сомнений на этот счет у них никогда не возникало. Но эта слепая вера в незыблемость традиций и власть общины отнюдь не придавала им сил в борьбе с тяготами повседневной жизни. Сомнительно, чтобы где-нибудь еще в мире можно было встретить существа столь запуганные, беспомощные, не умеющие думать о своем благе, как индийские крестьяне. Единственный путь к облегчению своей участи они видели в неукоснительном соблюдении законов индуизма, и если им пытались указать иной путь, они просто не понимали, о чем им говорят. Вся жизнь их обусловливалась запретами — запретами, грозившими всевозможными карами, установленными суровыми правилами общины. Казалось, будто их с ног до головы опутывает сеть разнообразных наказаний, грозящих за нарушение правил, которые на каждом шагу предписывали или запрещали что-нибудь. Но эта сеть была похожа на тенета ростовщика. Крестьяне смотрели на общину, как на безжалостного заимодавца, а не как на милостивого повелителя, среди них не было единства, которое помогло бы им стоять рядом, плечо к плечу, и в горе и в радости. Гора не мог не видеть, что, пользуясь оружием традиций и обычаев, один человек сосет кровь другого и безжалостно душит его. Сколько раз он наблюдал, какими жестокими становились эти люди, лишь только дело касалось соблюдения установленных общиной обрядов. У одного из этих бедняков долгое время болел отец. Лечение, питание больного, уход за ним окончательно разорили беднягу, но никто и пальцем о палец не ударил, чтобы помочь ему. Более того, односельчане уверяли, что этот неизлечимый недуг является наказанием, посланным свыше за какой-то тайный грех, и настаивали, чтобы больной совершил обряд покаяния, требовавший новых расходов. Всем было известно, что человек этот нищ, беспомощен, но жалости он ни в ком не вызывал. И так было повсюду и во всем. Для детей похороны родителей были гораздо большим несчастьем, чем сама их смерть, подобно тому как расследование преступления полицией было для деревни большим несчастьем, чем само преступление. Ссылки на бедность, на невозможность выполнения обрядов во внимание не принимались; безжалостные требования общины должны были быть выполнены полностью. Родственники жениха пускались на любые хитрости, чтобы только сделать бремя расходов отца невесты окончательно невыносимым, ни капли сострадания к несчастному ни у кого не было. Гора видел, что общество не помогает человеку в нужде, не старается ободрить его в несчастье, оно лишь угрожало ему, втаптывало в грязь и унижало его.