Симон Вестдейк - Пастораль сорок третьего года

Он хотел открыть двум колеблющимся путь к отступлению.

— Мне думается, вы совершенно правы, — осторожно начал Хаммер. — Очень плохо, если пострадают невиновные, но, в конце концов, мы все в равном положении. Насколько мне известно, в Сопротивлении существует принцип — не считаться с возможными последствиями для населения и заложников. Иначе немцы всегда могли бы добиться всего, чего захотят. Не так ли, Роозманс?

— Да, это так, — торжественно подтвердил Баллегоойен.

— Я знаю один удивительный случай, — продолжал Хаммер. — Сейчас затемню окна. — Он встал, заложил рамы двумя большими щитами и, закрепив их маленькими защелками, подошел к двери, чтобы зажечь свет. Теперь Схюлтс мог точнее определить настроение своих товарищей: Эскенс сидел с недовольным лицом, считая разговоры лишней тратой времени, Баллегоойен думал о своем сыне, а Хаммер, взявший инициативу в свои руки, готовился к нескончаемой дискуссии. Недоставало лишь горящего камина, чтобы провести ее в уютной обстановке. Глядя в его спокойное лицо типичного бюргера, Схюлтс подумал, что он надежнее Эскенса с его излишней эмоциональностью и петушиной задиристостью. И в самом деле, Эскенс напоминал петуха. Баллегоойен походил на кита, опасного лишь ударами своего хвоста, но он тоже внушал доверие.

— Ну вот, теперь хоть видно, что мы говорим, — пошутил Хаммер. — На улицу не проникает ни капельки света, щиты по моему специальному заказу. А теперь расскажу о том случае. В лагере для заложников в Синт-Михиле сидел один человек, сын которого был арестован за саботаж на железной дороге, помнится под Девентером. Это произошло осенью сорок второго. Когда мофы спросили, знает ли он, что его отец взят заложником, то он якобы ответил: «Да, знаю, но прежде всего родина». Может быть, это и неправда, но именно так должны поступать люди, которые посвятили себя борьбе. Они жертвуют даже близкими. Верно, Роозманс? Твой сын ведь тоже не посчитался с тем, что тебя могли расстрелять за его деятельность?

— Мы никогда об этом не говорили, — сказал Баллегоойен глухим голосом. — Но я не одобрил бы, если бы он считался с этим.

— Отлично, — сказал Схюлтс. — Решение принято. Мне, правда, не по себе при мысли, что за мои поступки могут поставить к стенке какого-то господина Янсена, непричастного к этому делу, но я понимаю, что другого выхода нет. Теперь второй вопрос, а именно выбор оружия или способа. Я уже высказывал свои соображения. Мыможем застрелить Пурстампера, утопить, отравить, повесить, проломить ему череп, избить его до смерти резиновой дубинкой — выбор большой. Но я хочу кое-что сказать об огнестрельном оружии, полагая, что вы его предпочтете. Его применение дает мофам основание считать, что в городе есть оружие, и тогда они принимаются за мирных жителей. Лучше этого не допускать. Может быть, я ошибаюсь?

Из глухого ропота, явившегося ответом на вопрос, было яснее ясного, что судьба обывателей мало волновала их: ставя на карту свою жизнь, они не очень заботились о тех, кто оставался за линией огня. Хотя Схюлтс и сам разделял эту точку зрения, он продолжал выжидать: его интересовало, что они скажут.

Хаммер откашлялся.

— Я думаю, что отвечу так же, как и на первый вопрос. Совсем неплохо, что вас это тревожит. Но мы живем в военное время и надо идти на жертвы ради победы. Чем больше людей убивают мофы, чем больше сажают в концлагеря, тем сильнее растет Сопротивление. Ведь правда, Роозманс, так ставится вопрос и в самом Сопротивлении? Это не означает, что я злонамеренно собираюсь жертвовать людьми, совсем нет, поймите меня правильно, но мы не можем быть слишком щепетильными. Если бы у револьвера не было преимуществ перед всеми другими предложенными вами средствами, я сказал бы: не надо огнестрельного оружия. Но дело в том, что после ликвидации Сейффардта все энседовцы всегда вооружены; в доме Пурстампера, конечно, имеется револьвер, а может быть, и два. Меня не удивит, если он, выходя на улицу, сует один из них в карман. Ножам или дубинкам, тем более воде не тягаться с огнестрельным оружием новейшего образца, тут не может быть двух мнений. И еще одно соображение. Многое из вашего рассказа явилось для нас новостью, но о предательстве Пурстампера мы знали; то ли батрак, то ли скотница позаботились об этом, но такие новости распространяются по городу с быстротой молнии. Безусловно, и до Пурстампера дошло, что подозревают его. И даже если не дошло, он допускает эту возможность. Такого пройдоху, как Пурстампер, не проведешь. Первые недели он будет опасаться уходить далеко от дома. Значит, накрыть его надо дома или где-то поблизости. К тому же действовать надо быстро. Для этой цели, по-моему, лучше пули ничего не найти. Дубинкой сразу убить насмерть нелегко. Прибежит его жена, с ней тоже придется возиться. Если действовать ножом, будет лужа крови, сами измажемся в крови, а его отвезут в больницу, аккуратно подштопают, и он опять кум королю, а мы начинай все сначала. Думаю, сказал ясно. Я ведь не оратор, но вы, наверное, поняли, — закончил Хаммер, считая необходимым проявить скромность.