Симон Вестдейк - Пастораль сорок третьего года

Если говорить откровенно, то он бы должен был признаться, что вступил в партию НСД потому, что в ней состоял его отец. Пока девушка возилась с вишнями, пересыпая их в кулек из грубой оберточной бумаги, он вспомнил эпизод, который был для него мучительным. Как-то несколько лет назад он стоял перед висевшим на заборе агитационным плакатом с изображением военной мощи СС: два отважных германца маршировали по направлению к неведомой, но славной цели. Обратившись к стоявшим рядом товарищам, равнодушным и безучастным к таким вещам — большинство из них потом от него отступилось, он вызывающе сказал: «Хотел бы я быть вместе с ними». Ребята пропустили его слова мимо ушей, но проезжавший мимо велосипедист крикнул: «Ты уже с ними!» Мальчики прыснули со смеху, а велосипедист обогнул улицу и был таков, прежде чем он успел его нагнать. Это было очень неприятно, но еще неприятней то, что в войска СС он не попал. Впрочем, ходили слухи, что большевики разрубали на части голландских парней из СС, если те попадали им в руки, так что у случившейся с ним неприятности оказались свои приятные стороны.

— Ты что имеешь в виду: WA или НСД? — спросил он, чтобы поддержать разговор. — Меня, видишь ли, признали негодным для войск СС, а не то я бы, конечно, вступил…

Между тем на ферме началась такая паника, что возвратившийся из деревни Бовенкамп никак не мог уразуметь, что, собственно, стряслось. По одним слухам, на его ферму устроили налет энседовцы, одетые в черные мундиры, по другим — Зеленая полиция [18] Полевая жандармерия, носившая зеленые шинели. , и наконец, из более достоверных источников он узнал, что лишь один энседовец вошел в палатку и до сих пор так из нее и не вышел. Бовенкамп решил обо всем разузнать сам и, вскочив на велосипед, покатил в вишневый сад. Один из помощников Марии, сидевший на верхней ступеньке садовой лестницы, подмигнул ему, но он этого не заметил. Человек по натуре беспечный, Бовенкамп ни на минуту не подумал о нелегальных, ему казалось, что опасность грозит Марии. О судьбе укрывавшихся в его усадьбе людей он не беспокоился не только в силу присущей ему беззаботности, но и потому, что чрезмерно уповал на господа бога и на священника, который их ему навязал, уповал на могущество высших сил, которые не допустят, чтобы с этими людьми произошло несчастье. Впрочем, надеясь на провидение, он не очень-то доверял его могуществу, ведь немецкая полиция тоже была высшей силой, и она могла бросить в тюрьму даже священника; таким образом, понимая, насколько рискованна вся эта авантюра, он, однако, был уверен в бессмысленности всяких мер предосторожности. У бога больше власти, чем у немецкой полиции, если только он захочет употребить ее в пользу нелегальных, но если он от них отступится, то верх возьмет немецкая полиция и тогда уж ничего не поделаешь. Сколько ни крути, игра в тайники и пароли — это чепуха, балаган, да и только. Но, как правило, он над этими вещами не задумывался. Нелегальные сами по себе его нисколько не интересовали; так как они работали на его земле, он считал их обыкновенными батраками; ну а Кохэн, или, как велели его звать, — Ван Дейк, был платным постояльцем. Мысль отом, что люди, работающие на него и пользующиеся его гостеприимством, в каких-то случаях должны, как крысы, прятаться в норе, была ему неприятна; ничего подобного в Хундерике никогда не бывало. О том, что опасность грозит и ему самому, он не подозревал. В тех местах, где он жил, нелегальных арестовывали очень редко, а если и забирали, то без роковых последствий для их хозяев, к тому же пастор то ли по старинке считал, что немцы крестьян щадят (как было в первое время оккупации), то ли не хотел вызвать еще более ожесточенное сопротивление фермерши, то ли, как и сам Бовенкамп, верил, что провидение сильнее оккупационных властей, как бы то ни было, но он ни разу не предостерег Бовенкампа против возможной опасности.

Подъехав к палатке, фермер увидел, что парень в черном мундире — он сразу узнал в нем Кееса Пурстампера, сына аптекаря, у которого два года назад покупал кальций для кур и химическое удобрение, — взял Марию за руку и что она, заметив отца, отдернула руку. Оба они, казалось, были заняты расчетом за вишни. Крепкие молодые челюсти Пурстампера то сжимались, то разжимались, он, видимо, ел ягоды. Бовенкамп подошел к ящикам и начал ими громыхать, пробурчав что-то в ответ на приветствие Кееса: «Добрый день». Мария ничего не сказала и продолжала молчать, когда осталась наедине с отцом.