Исаак Башевис-Зингер - Люблинский штукарь

Яша кое-как обулся, но зашнуровывать ботинок не стал. Затем, постучав стопкой о бутылку, позвал кельнера. Детина напротив принялся смеяться, щеря сломанные зубы и при этом как бы намекая, что им с Яшей надо устроить кому-то каверзу. «Как такой живет? — не мог взять в толк Яша. — Он что, настолько пьян? Или спятил? Есть ли у него близкие? Знает ли он какую-нибудь работу? Быть может, с ним уже случилось что-нибудь вроде того, что произошло со мной?..» У детины изо рта текла слюна; а из глаз — от смеха — слезы. «Ведь он чей-то отец, муж, брат, сын…» Черты смеющегося человека отмечала нееврейская дикость. Он как бы пребывал еще в тех первозданных чащах, откуда вышло человечество. «Такие смеясь умирают!» — сказал себе Яша. После долгих призывов явился кельнер. Яша расплатился. Он едва шел. Каждый шаг сопровождался болью.

Несмотря на позднюю пору, на Бугае было полно народу. На порожках, стульях и ящиках сидели женщины. Некоторые сапожники вынесли свои скамеечки и работали при свечках. Даже дети еще не спали. Со стороны Вислы долетали теплые ветерки. Водостоки смердели. Над крышами, словно бы озаренное недалеким пожаром, краснело небо. Яша стал высматривать извозчика, но было ясно, что прождать его можно целую ночь. Останавливаясь через каждые несколько шагов, он пошел по Цельной, перешел на Свентоянскую и вышел на Замковую площадь… У Яши был жар, и его мутило, словно при переполненном желудке. У каждой подворотни, под каждым фонарем стояли уличные женщины. Пошатываясь, бродили пьяные, словно ища где бы упасть. Какая-то полоумная баба с всклокоченными волосами и глазами, полными радостного безумия, сидела в открытых дверях под балконом. В руках она держала корзинку, набитую тряпками. Яша опустил голову — ему отрыгнулось, и все внутри наполнилось от этого какой-то неведомой горечью. «Вот он — мир!» В каждом втором или третьем доме лежал покойник. Множество людей обреталось на улицах, спало на скамейках, на берегах Вислы, валялось среди мусора. Город окружали кладбища, тюрьмы, больницы, сумасшедшие дома. На каждой улочке, в каждом углу таились убийцы, воры, насильники, дегенераты. Всюду было полно полицейских, жандармов и незаметного вида субъектов, смахивавших на тайных агентов.

Проехал извозчик, Яша ему махнул, но возница, поглядев на него, поехал дальше. Появился еще извозчик, но тоже не остановился. «Что эти собаки себе думают? Что они имеют ко мне?» Остановился, сперва поколебавшись, третий. Яша сел.

— В гостиницу.

— В которую?

— Все равно. Просто в гостиницу.

— В «Краковскую»?

— Пусть будет в «Краковскую».

Извозчик стегнул лошаденку, и пролетка покатила через Подвалье к Медовой и Ново-Сенаторской. На Театральной площади было полно народу. В Опере, наверно, давали какое-то гала-представление, потому что на площади теснилось бессчетно экипажей. В кофейнях шипел газовый свет. Мужчины громко разговаривали, дамы смеялись. Никто из них и понятия не имел, что некая Магда повесилась, а некий штукарь из Люблина скрючился от боли. «Они будут болтать и смеяться, пока не станут дерьмом», — сказал себе Яша. Теперь ему казалось странным, что сам он дни и ночи только и думал, как развлечь эту публику. «Чего я добивался? Чтобы эти пляшущие на гробах швырнули немножко аплодисментов? И ради этого я стал вором и убил человека…»

Извозчик остановился у «Краковской». Но тут до Яши дошло, что с гостиницей ничего не получится. У него не было с собой паспорта.

Яша расплатился и сказал подождать. Он попробовал уговорить портье сдать номер, но маленький человечек, стоявший у стенки, увешанной ключами, оказался несговорчивым.

— Нельзя без паспорта. Строго запрещено.

— А если потеряешь документы? Умирать?

Портье пожал плечами:

— У нас такие правила.

«Им неизвестно, что такое разум», — пробормотал кто-то в Яше. Его отец так высказался однажды о русских и польских законах.

Яша вышел, но его извозчика переманили. Он стоял и глядел, как пролетка удаляется. Рядом был парапет, и он сел. Ему пришло в голову, что уже вторую ночь он проводит, шляясь по улицам. «Если все и дальше покатится так стремительно, то завтра в это время я буду, наверно, лежать в могиле». Здесь тоже было полно проституток. Напротив Яши, на другой стороне улицы, стояла одетая в черное женщина с длинными серьгами. Она походила на домовитую особу средних лет, но поглядела на него взглядом потаскухи. Как видно, она была из незарегистрированных, предлагающих любовь во дворах и на лестницах. Она глядела не отрываясь, словно бы хотела его загипнотизировать. В какой-то момент ее взгляд совсем уж умоляюще прильнул к нему. Казалось, она говорила: «Раз мы в схожем положении, почему не пойти вместе?..» В свете газового фонаря Яша различал морщины на ее лице, румяна, которыми она подкрасила скулы, тушь вокруг больших темных глаз. У него больше не было сил терпеть свои муки, и досада не покидала его. «Вот как они действуют, силы, повелевающие человеком, играющие с ним до тех пор, пока не выбросят на свалку. Но почему со мной? Почему с ней? Чем она хуже тех, кто в ложах Оперы наводит друг на друга бинокли и лорнеты? Случайность? Если так, значит, случайность — Бог. Но что оно такое — случайность? Может ли Вселенная тоже быть случайностью? А если все вместе не случайность, может ли какая-то часть быть случайна?»