Исаак Башевис-Зингер - Люблинский штукарь

Он прошел мимо самой синагоги, наверно еще запертой (в высоких окнах было не видать света), и подошел к бейсамидрешу. На дворе стояли ящики с ветхими страницами святых книг. Несло мочой. Яша отворил дверь в помещение, походившее на нечто среднее между синагогой и богадельней. При свете единственной поминальной свечи, трепетавшей у амвона, можно было разглядеть спавших на лавках людей: кто был бос, кто обут в опорки, кто укрыт лохмотьями, а кто вообще полуодет. Пахло немытыми телами, пылью, воском. «Здесь наверняка искать не будут», — снова подумал Яша. Он сел на пустую лавку и, поудобнее пристроив ушибленную ногу, погрузился словно бы в полузабытье. Навозные ошметки налипли на его башмаки и брюки. Он хотел было их оттереть, но постеснялся бесчестить святое место. Яша слышал храп нищих и, все еще не веря в случившееся, поглядывал на дверь, не идут ли за ним. Снаружи ему мерещились шаги и даже стук лошадиных копыт, словно сюда собирались въехать верховые, хотя он понимал, что это всего лишь разыгравшееся воображение.

Вдруг он услыхал шарканье и хриплый голос:

— Вставайте! Вставайте! Довольно уже храпеть!..

Это пришел служка. Фигуры стали отлепляться от лавок, садиться, потягиваться, зевать. Служка чиркнул спичкой, на мгновение осветив собственную рыжую бороду, затем подошел к столу и зажег керосиновую лампу.

И тут до Яши дошло, какой замок был в сейфе Заруского и как его надо было открывать…

Голь и рвань поодиночке куда-то исчезала. Потихоньку собирались прихожане. В свете раннего утра огонь керосиновой лампы сделался тусклым. Было не светло и не темно, а что-то вроде рассветной сутемени. Кто-то уже молился на передних скамьях, а кто-то еще слонялся взад-вперед. Неотчетливые силуэты перемещались туда-сюда, гудя каким-то потусторонним гуденьем, и напомнили Яше о покойниках, которые по ночам молятся в синагогах. «Кто эти люди? Почему так рано встают? — думал Яша. — Когда ложатся спать?» Он сидел точно человек, которого только что стукнули по голове и который понимает, что от этого смешались мысли. Яша не спал, но что-то внутри него спало глубоким ночным сном. Он отдыхал, вслушиваясь в происходившее в левой ноге. Там что-то дергало, что-то кололо, тянуло, и начиналось все возле большого пальца, отдаваясь в косточку и выше — в колено. Яша подумал о Магде. Что он скажет ей, когда вернется? За годы их сожительства он доставил ей кучу неприятностей, но на этот раз обида будет куда больше. Еще он понимал, что, если нога повреждена, выступать не придется, однако сейчас не хотел об этом думать, а глядел куда-то вверх, в сторону Ковчега Завета, угадывая на карнизе скрижали с десятью заповедями. Яша вспомнил, как вчера вечером (а может, это было еще сегодня?) сказал Герману, что он, Яша, не вор, а фокусник. И тут же отправился воровать… Он пребывал в оцепенении человека, переставшего понимать собственные мысли. Прихожане возлагали талесы, наворачивали ремешки тфилн и накрывали головы, а Яша с удивлением глядел на них, словно был иноверцем, прежде не видавшим ничего подобного. Первые десять человек уже начали молиться. Подхваченные поясами молодые люди с пейсами и в ермолках уселись за столы изучать Гемару. Они кивали головами, жестикулировали, гримасничали. На какое-то время среди молящихся установилась тишина. Все безмолвно читали Восемнадцать Славословий. Вскоре кантор затянул Славословия вслух. Каждое слово казалось Яше странно знакомым и странно чужим. «Благословен ты, Господь, Бог наш и Бог отцов наших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова… Творит Он благое, владеет всем… Он питает жизнь благостью, в великой милости воскрешает мертвых, поддерживает падающих, исцеляет больных, вызволяет узников и сохраняет верность Свою почиющим во прахе…»

Яша переводил древнееврейские слова и спрашивал себя: «Разве так оно на самом деле? Разве Бог в самом деле добр?» Яша был слишком слаб, чтобы найти ответ. В какой-то момент он перестал слышать кантора и как бы задремал, хотя глаза его оставались открыты. Потом он словно проснулся и услышал возвещаемое кантором: «Возвратись с милостию в Иерусалим, город Твой, и пребывай в нем, как Ты говорил…» «Они твердят это уже две тысячи лег, — подумал Яша, — а Иерусалим все еще — пустыня. Они будут, наверно, повторять то же самое еще две тысячи или десять тысяч лет…»

К Яше подошел рыжебородый служка:

— Если желаете помолиться, я принесу вам талес и тфилн. Это стоит всего копейку.