Михаил Чулков - Пересмешник, или Славенские сказки

Тогда, пришед в бешенство и ярость, определил всех сих иностранцев казнить; но, рассудя, что это для меня будет бесславно и порочно, выслал их всех из моего владения, чтоб тем удержать стремление моего несчастия; но сколько ж я тогда удивился, что отлучение Влегона не произвело в жене моей никакого смущения. Она казалась всегда быть довольною, и ни малейшего знака не показывалось в ней, чтобы она печалилась об отсутствии его. В таком случае все подозрение мое исчезло, и любовь усилилась еще больше в моем сердце. Я укорял сам себя, что имел подозрение на невинную мою супругу; итак, остался спокоен до того времени, которое открыло мне мутные и ослепленные любовию мои глаза.

В жаркие дни купывалася жена моя часто в источнике, находящемся в моем саду. С позволения моего пошла она некогда к оному. Я вознамерился, пришед к ней, сделать какую-нибудь любовную шутку, — думал я, что оное будет ей приятно. Но как же я в мнении моем ошибся! Подходя очень осторожно к тому месту, увидел я нагого Влегона, сидящего подле источника и держащего жену мою у себя на коленах также обнаженную; они целовались и делали все то, что бы она долженствовала делать со мною.

— Немилосердое небо! — вскричал я тогда. — На что ты произвело владеть меня народами, когда позволяешь отнимать у меня честь мою и славу?

Я не могу изобразить, что мной тогда овладело; я думал, что это сонное мое привидение или мечта, происшедшая от возмущенных моих мыслей. На что я тогда ни глядел, куда ни обращался, все места представлялись мне наполнены мерзостию и беззаконием жены моей; она торжествовала в объятиях прелюбодея, а мое сердце обливалося кровию, и я не только что не мог отмщевать моему злодею, но едва достиг до моих чертогов. Пробежав без памяти в спальню, упал в постелю и жертвовал моему несчастию горькими слезами.

Потом, мало-помалу выходя из моего уныния, пришел я в огорчение и бешенство. Овладевшая мною ярость побуждала меня бежать в сад и собственною рукою погубить моих изменников и утопить в их крови мою обиду и их неверность. Но стыд расславить себя измененным женою не только владетеля, но и подданного бы чувствительно тронул. Я определил скрывать мое бесчестие, но положил непременно покарать моих злодеев. Влегона приказал я умертвить тайно, а неверную мою жену бросить в темницу до тех пор, пока справедливый мой гнев изберет ей достойное наказание; но притом повелел, чтоб совершители моего мщения содержали все оное тайно.

На другой день начальник темничный объявил мне, что Влегон пропал и нигде сыскать его не могли, а у жены моей во всю ночь в темнице играла музыка и было великое пиршество. Услышав сие, не знал я, что подумать и как растолковать мое несчастие; наконец, по многим для изведывания своего размышлениям определил я будущую ночь самому быть у дверей темничных.

Сей день был приношение великой жертвы Чернобогу. Чернобог, или Чернбог — славяне признавали его богом злым, приносили ему кровавую жертву и делали ужасные заклинания, чтобы отвратить его гнев.; немедля велел я изготовить все к моему выходу и поехал в храм. Как скоро я в оный вошел, жена моя стояла в своем месте и в великолепной одежде. Какому бы человеку привидение сие не показалось страшным и кто бы мог, не возмутясь мыслию, смотреть на сие спокойно? В превеличайшем смущении подошел я к ней и стал с нею вместе для того, что должность моя того требовала; и сверх всего, чтоб не подать народу дурного мнения. По окончании торжества возвратился я с нею в дом и принужден был сидеть за одним столом, чтоб скрыть ото всех мое бесчестие; внутренне досадовал я, а она веселилась, и казалось, как будто нимало не думает о своем преступлении. По окончании пира ходил я сам ко дворам темничным, чтоб уведомиться, каким образом жена моя получила свободу без моего приказания, но двери нашел я заперты и неповрежденную печать; воины же объявили мне, что она в двери не выходила. Тогда овладел мною страх, и я начал проникать в этом приключении нечто чрезъестественное, в чем и не обманулся.

По прошествии того дня определил я отмстить моей злодейке. Когда уже настала ночь и все успокоилось, тогда я, взяв мою саблю, пошел к ней в спальню. Подошед потихоньку к ее постеле, открыл завесу. Но что я увидел? О боги! Жена моя лежала в объятиях Влегоновых. Запальчивость мною овладела, и я в превеликой ярости занес мою руку, чтоб их обоих лишить саблею жизни. Но как только я замахнулся, рука моя окостенела и весь сделался я неподвижен, язык мой онемел и все окаменели члены. Они проснулись; жена моя, взглянув на меня презрительно, сказала с насмешливым видом Влегону: