Осмотрев миссис Бэббит, доктор с игривым задором сказал:
— Что, побаливает? Сейчас я вам дам снотворного, и к утру вы поправитесь. Я сразу после завтрака заеду!
Но, спустившись к Бэббиту, ожидавшему внизу, доктор вздохнул:
— Не нравится мне ее живот. Прощупывается какое-то напряжение, очевидно, ткани воспалены. Скажите, ей не удаляли аппендикс? Угу. Впрочем, беспокоиться нечего. Утром я приеду пораньше, а пока что пусть отдыхает. Я ей сделал укол. Спокойной ночи.
И тут черный страх навалился на Бэббита.
Все его обиды, все душевные трагедии, которые он так бурно переживал, сразу показались ничтожными и нелепыми перед лицом вечных и непреодолимых реальностей, обычных, житейских реальностей — перед болезнью, угрозой смерти, долгим ночным бдением и нерасторжимыми, прочными узами совместной жизни. Он тихо вошел к жене. И пока она лежала в жарком забытьи под действием морфия, он сидел на краю кровати, держа ее руку, и впервые за много недель ее рука доверчиво покоилась в его руке.
Потом, завернувшись в купальный халат и в бело-розовую покрышку от диванчика, нелепый, весь обмякший, он опустился в кресло. В полусвете спальня казалась таинственной, занавеси походили на притаившихся разбойников, туалет — на замок с башнями. Пахло косметикой, свежим бельем, сном. Он засыпал и просыпался, засыпал и просыпался без конца. Он слышал, как она вздыхает и ворочается во сне. Ему хотелось как-то решительно и быстро ей помочь, но мысли расплывались, он снова засыпал, чувствуя, как ломит все кости. Ночь тянулась бесконечно. Когда рассвело и как будто дежурить было уже незачем, он крепко уснул, но рассердился, когда его застала врасплох Верона: она разбудила его, взволнованно спрашивая:
— Что с ней, папа? Что с мамой?
Майра уже не спала, в утреннем свете ее лицо казалось бледным и безжизненным, но теперь он уже не сравнивал ее с Танис, для него она была не просто женщина, которую можно противопоставлять другим женщинам, — она была его собственным я, и если он осуждал ее или бранил, то это было все равно что осуждать и бранить самого себя, пристрастно, без снисхождения, но не надеясь — да, в сущности, и не желая — посягнуть на неизменную сущность брака.
Он опять заговорил с Вероной отечески властным тоном. Он успокоил Тинку, которая, как и полагалось в трудную минуту жизни, захныкала. Он велел подать завтрак пораньше, хотел было просмотреть газету и показался себе героическим и стойким человеком, отказавшись от этого удовольствия. Но до приезда доктора Паттена он провел несколько томительных и отнюдь не героических часов.
— Не вижу особых перемен, — сказал Паттен. — Я вернусь часов в одиннадцать и, если не возражаете, приведу на консилиум еще одну мировую знаменитость, вроде меня, чтобы действовать наверняка. А вам, Джордж, тут делать нечего. Пусть Верона меняет лед — его мы, пожалуй, оставим, а вы бегите-ка к себе в контору, нечего тут стоять с таким видом, будто больны вы, а не она. Ох уж эти мне мужья! Нервы хуже, чем у женщин! Непременно во все вмешиваются, да еще с умирающим видом, когда их женам нездоровится! Выпейте-ка чашку крепкого кофе и ступайте!
От его насмешек все стало значительно проще. Бэббит поехал в контору, попытался продиктовать кое-какие письма, позвонить по телефону, но прежде чем ему ответили, забыл, кому звонит. В четверть одиннадцатого он уехал домой. Выбравшись из центра, он погнал машину, и лицо его было похоже на трагическую маску.
Жена встретила его удивленно:
— Почему ты вернулся, милый? Мне гораздо лучше. Я и Вероне велела бежать на работу. Ну не безобразие ли с моей стороны так заболеть!
Он знал, что ей хочется утешений, и она обрадовалась, когда он стал ее утешать. Им было удивительно хорошо, когда вдруг подъехала машина доктора Паттена. Бэббит выглянул в окно. Он перепугался. Из машины Паттена вышел торопливый человек с лохматой черной шевелюрой и лихо закрученными усами — сам доктор А.-И.Диллинг, знаменитый хирург. Стараясь скрыть испуг от жены, Бэббит побежал вниз.
Доктор Паттен говорил с нарочитой небрежностью:
— Не хочу пугать вас, старина, но я решил, что будет неплохо показать ее доктору Диллингу.
Он сделал жест в сторону Диллинга, словно подчеркивая его ученость.
Диллинг кивнул отрывисто и небрежно и поднялся наверх. В мучительной тревоге Бэббит шагал по гостиной. Кроме родов, в его семье никогда не случалось никаких событий, требующих врачебного вмешательства, и для него хирургия была одновременно и чудом, и самой грозной напастью. Но когда Диллинг и Паттен спустились к нему, он понял, что все в порядке, и ему хотелось расхохотаться, так походили они на бородатых лекарей из оперетты, — оба потирали руки, оба делали нелепо глубокомысленные лица.
Читать дальше