Генри Джеймс - Трофеи Пойнтона

— Я правильно вас поняла: она обручилась с вами без любви?

Оуэн не отрывал взгляда от Рафаэль-роуд.

— Нет, она любила меня. Очень. Но долго выдерживать напряжение ей не под силу.

— Напряжение? Из-за чего?

— Ну из-за всей этой дрянной истории.

— История, что и говорить, дрянная, и я вполне могу понять, как болезненно она на нее действует, — сказала Фледа.

Ее гость резко повернулся кругом.

— Можете? — Глаза у него засветились. — Можете понять, что из-за этого у нее портится настроение и что она бросается на меня. Она ведет себя со мной так, будто я ей нисколько не нужен!

Фледа задумалась:

— Она мучается от сознания обиды.

— Вот как! Я, что ли, причинил ей обиду? Разве я не делаю все, что могу, чтобы уладить это дело?

С минуту его раздражение против Моны из-за тона вопроса воспринималось как раздражение против Фледы; и это сходство, в свою очередь, обратило внимание нашей юной леди на то, как он красив, когда говорит — впервые в ее присутствии — с таким пылом и употребляет слова вроде «причинять обиду». К тому же его запальчивость еще живее напомнила ей, какой эфемерной оказалась ее помощь.

— Да, вы вели себя безупречно, — сказала она. — Вам выпала безумно трудная роль. Вам нужно было проявлять с вашей матушкой такт и терпимость, но также и твердость, и вы блистательно с этим справились. А вот я, ненароком, вас подвела. Ничем не помогла вам добиться успеха.

— Но вы, как бы то ни было, не лишите меня своего расположения? — всполошился Оуэн. Ему явно очень важно было знать, действительно ли она оправдывает Мону. — Конечно, если бы вы были расположены ко мне, как расположена она, — пояснил он. Вопрос был не в бровь, а в глаз, и Фледе только и хватило времени сообразить, что ей необходимо укрыть свое смятение за вопросом еще щекотливее:

— Мой ответ будет точнее, если я буду знать, что вы были достаточно внимательны к Моне. Ведь вы были внимательны к ней? — спросила она как можно просто.

— Более чем, мисс Ветч! — вскричал Оуэн. — Исполнял все ее желания. Помчался с огнем и мечом, сами видели, в Рикс на следующий же день после разговора в Уотербате. — Тут он запнулся, хотя как раз тут начиналось для Фледы самое интересное. В лице его, пока он ставил чашку на стол, появилось новое выражение. — Впрочем, с какой стати я вам это докладываю? Какой мне от этого прок? Вам, насколько я понимаю, нечего мне сказать, кроме как предложить моему адвокату действовать. Так приказать ему действовать?

Фледа едва слышала, что он говорил; совершенно новая мысль пришла ей внезапно в голову:

— Скажите, когда вы, после разговора со мной, поехали в Уотербат, вы ей все рассказали?

— Все? — переспросил он, явно понимая, о чем речь.

— Что у вас был долгий разговор со мной, а с вашей матушкой вы не виделись?

— О да. Я в точности все ей изложил: и то, что вы были ко мне в высшей степени добры и что я передал это дело в ваши руки.

Секунду-другую Фледа молчала.

— Может быть, ей это не понравилось, — предположила она.

— Ужасно не понравилось, — подтвердил Оуэн, смешавшись.

— Ужасно? — взволнованно повторила Фледа, и от этого слова ей почему-то стало не по себе.

— Она сказала, что желает знать, по какому праву вы вмешиваетесь. Она заявила, что вы проныра и бестия.

— О! — вырвалось у Фледы с долгим всхлипом. Но тут же она взяла себя в руки. — Разумеется.

— Она оскорбляла вас, а я защищал. Она сказала про вас…

Фледа жестом остановила его:

— Я не хочу про это знать!

Она покраснела до самых глаз, которые — словно от удара по лицу — налились слезами. Какое падение в ее полете, какой удар по ее старанию сохранить Моне все, на что та имела право. Вот так! Пока она старалась, напрягая все силы души, предмет ее великодушия клеймил ее «пронырой и бестией». Но, проглотив все это, она секунду спустя уже смогла улыбнуться. Правда, ее вряд ли удивило бы услышать, что улыбка выглядит странной.

— Вы только что сказали, что мы с вашей матушкой поссорились из-за вас. Куда вернее: вы с Моной поссорились из-за меня.

Оуэн ответил не сразу.

— Я, знаете ли, имел в виду, — выжал он наконец, — что Моне, скажем так, взбрело в голову приревновать меня.

— Вот оно что, — сказала Фледа. — Что и говорить, наши совещания выглядели очень необычно.

— Они выглядели превосходно и были превосходны. И я сказал ей, да, сказал, какое вы чудо! — провозгласил молодой человек.

— Но от этого она не стала любить меня больше.

— Не стала, — вздохнул Оуэн. — И меня тоже. Хотя, конечно, она, знаете ли, говорит, что любит меня.