Генри Джеймс - Трофеи Пойнтона

— Это избавило бы меня от… в общем, избавило бы. Разумеется, для меня лучше объясняться с вами, чем с ней, — добавил он в порядке неуклюжей любезности. — Когда возница рассказал мне про вас, я сразу за это ухватился. По правде сказать, я не горю желанием видеться с maman, вот уж нет. Если она думает, что мне все это в радость!.. — Он негодующе вздохнул. — Я и приехал только потому, что так, по-моему, лучше, чем иначе. Просто не хотел давать ей повод говорить, что поступаю непорядочно. Вы, конечно, знаете, что она забрала с собой всё — ну если не совсем всё, то уж точно гораздо больше, чем можно было бы помыслить. Да вы же сами видите: она полдома вывезла! Впихнула сюда столько, сколько смогла… вы же сами видите!

Речь его, как и раньше, изобиловала отнюдь не риторическими повторами, беспомощными призывами подтвердить очевидное; но он ощутимо изменился, как показалось Фледе, — даже если перемена коснулась только его обычно ясного лица, теперь омраченного и даже почти подурневшего от бесчисленных мелких примет страдания. Так выглядит пригожий малый, у которого отчаянно разболелся зуб — причем впервые в жизни. Главная его беда, догадалась она, в том, что он прежде не знал ни забот, ни хлопот: он никогда не сталкивался с трудностями; он привык легко, с ходу брать любые препятствия, и мир его от начала до конца был миром, в котором лично для него не было ничего невозможного; и хотя вокруг этого мира лежало унылое предместье, ему туда забредать не доводилось — в грубой, худо освещенной местности он, очевидно, тотчас заблудился.

— Мы же во всем положились на ее честь, понимаете? — сказал он упавшим голосом.

— Вероятно, вы вправе сказать, что положились в какой-то мере и на мою честь. — Стоя среди захваченных в Пойнтоне трофеев, Фледа хотела поскорее от всего откреститься. Миссис Герет сама создала ситуацию, в которой у Фледы не оставалось иного выхода, кроме как ее сдать. — Могу только заметить, что я, со своей стороны, тоже положилась на вашу матушку. Я и помыслить не могла, что она вывезет целую гору вещей!

— И вы же не считаете, что это справедливо? Нет, я вижу! — Он говорил почти скороговоркой, словно заклиная согласиться с ним.

Фледа чуть замешкалась.

— Я считаю, что она зашла дальше, чем следовало. — Потом добавила: — Я немедленно сообщу ей, что я вам это сказала.

Он был явно озадачен ее заявлением, но быстро смекнул что к чему.

— Так вы не сказали maman, как вы к этому относитесь?

— Пока нет. Позвольте напомнить, что я здесь только со вчерашнего вечера. — Она казалась себе постыдно малодушной. — Я знать не знала о ее действиях, для меня это полная неожиданность. Как она все это устроила, просто удивительно!

— Умнейшая комбинация, в жизни своей ничего подобного не видел! — Они понимающе посмотрели друг на друга, воздавая должное недюжинному уму миссис Герет, и Оуэн, не выдержав, расхохотался. Смех прозвучал вполне естественно, однако повод для него был поистине удивительным; еще более удивительным показалась Фледе та неожиданная снисходительность, с какой он добавил: — Бедная моя матушка! Отчасти потому я и вызвал вас — убедиться, что ей есть на кого опереться.

Что бы он ни сказал, что бы ни сделал, он нравился Фледе все больше.

— Как же я могу стать ей опорой, мистер Герет, когда я считаю и прямо говорю вам, что она совершила большую ошибку.

— Большую ошибку! Отлично. — Он кивнул — непонятно для нее почему — так, словно это заявление сулило ему немалый выигрыш.

— Конечно, она взяла далеко не все, многое осталось, — рассуждала Фледа.

— Да, порядочно. Но все равно — дом не узнать. — От его обескураженного, опрокинутого лица Фледино сострадание только усилилось, заставив позабыть об улыбке, напрашивавшейся при виде столь откровенного портрета простофили. — Зато здесь кругом одни старые знакомые, верно? Всё сплошь вещи, которые следовало бы оставить на месте. И что же, так во всем доме?

— Во всем, — сказала Фледа без обиняков. Ей сразу представилась ее прелестная комната.

— Никогда не думал, что я так к этим вещам привязан. Они ведь ужасно ценные, да?

Что-то в манере Оуэна было для нее загадкой; она заметила, что к ней возвращается непрошеное волнение, которое он пробудил в ней в тот ошеломительный день их последней встречи, и она поспешила напомнить себе, что ныне, когда она уже начеку, было бы непростительно вновь поддаться настигшему ее тогда страху — и тем самым признать страх небеспричинным.