Сабахаттин Али - Дьявол внутри нас

Нам надо расстаться. Я уже сказала тебе, будь я уверена, что сумею принести хоть немного пользы, я вытерпела бы все и осталась. Но вижу: единственное твое спасение - в одиночестве. Я убеждена, в конце концов ты найдешь свою дорогу. Но тебе надо быть одному. Чтобы никто не мешал тебе. Если бы судьба свела нас через несколько лет, возможно, наша совместная жизнь сложилась совсем иначе, и я с легким сердцем последовала бы за тобой. Но сейчас, вопреки всей моей любви, я не в состоянии бездумно покориться тому, что противоречит моей совести.

Я все говорю о твоем будущем, Омер, потому что думаю о нем больше, чем о своем. Я не имею представления, что буду делать, вернее, мне остается только одно, но я не хочу этого. Всю свою жизнь я старалась никому не причинять зла, не быть ни к кому несправедливой. Несправедливость по отношению к другим оскорбляла меня так же, как и по отношению ко мне. Мне будет тяжелей вдвойне от сознания, что я не заслужила подобной участи. Но что можно поделать? Пойдя за тобой, я порвала со всеми. Конечно, я принесла в жертву не так уж и много. Когда ты встретил меня у дверей дома тетушки Эмине, меня уже и без того почти ничего не связывало с прежней жизнью. Я покинула дом родственников, не зная, что буду делать дальше. Вернуться в Балыкесир к старшей сестре и ее мужу представлялось мне невозможным. Положение было ужасным. Но в душе жила надежда, которую я таила даже от самой себя. Казалось, я предчувствовала, что ты будешь ждать меня у дверей. Ничего не говоря и не задумываясь о последствиях, я пошла за тобой следом. С радостью и уверенностью я решилась на шаг очень трудный для девушки. И ни о чем не сожалею. Меня никто не принуждал. Я поступила так, как считала верным. Но сейчас… Кто будет ждать меня у дверей? Кто ночью на темных улицах будет говорить о своей любви? Ты сделал самый страшный день в моей жизни самым счастливым… Я шла, не зная куда, рядом с человеком, которого тоже почти не знала, и желания, овладевшие мною в тот час, придавали мне смелости. И вот я опять ухожу… Куда? Я не беру с собой ни чемодана, ни вещей. Туда, куда я собиралась, можно явиться и без смены белья. Но я буду надеяться… до последней минуты. Постараюсь найти в себе силы, уповая на то, что все еще может перемениться, прежде чем совершить эту страшную несправедливость.

Об одном прошу тебя, Омер. Ты видишь, как спокойно и разумно я пишу. Не считай же себя виновным в моей судьбе. Ты виноват не передо мной, а перед самим собой. Постарайся начать новую жизнь… Я уверена, тебе это удастся только в том случае, если ты останешься один. Впрочем, если ты встретишь умного, сильного человека - товарища или любимую, который возьмет тебя за руку и укажет дорогу… Меня же считай жертвой несчастного случая. Пришло бы тебе в голову винить себя, если бы я попала в автомобильную катастрофу, или лодка, в которой я сидела бы, перевернулась, или в дерево, под которым я стояла бы, ударила молния? Я даже считаю немного виноватой себя, так как понимаю: многое ты делал из-за меня. Если бы не я, ты, наверное, не мучился бы так из-за отсутствия денег и, может быть, не обошелся бы так с кассиром. Ты не желал бы других женщин только потому, что связался с одной из них, и (я вовсе не хотела об этом писать, но слова напрашиваются сами собой) не ходил бы с любой уличной…»

Маджиде медленно отложила карандаш и сжала зубы; не в силах больше сдерживаться, она заплакала.

Прошло около получаса. Она плакала тихо, безропотно, как три месяца назад, когда узнала о смерти отца.

Наконец она подняла голову, вытерла ладонью щеки. Потом снова взяла карандаш, зачеркнула последние строчки и продолжала быстрым, неровным почерком:

«Многое еще я могла бы написать тебе… Но какой в этом толк? Если бы мы часами говорили с тобой, и то всего не высказали бы. Однако как мало мы разговаривали с тех пор, как стали жить вместе, как будто стало нечем поделиться друг с другом. Почему мы не рассказывали о своих огорчениях? Может быть, тогда все было бы по-другому… Хватит, Омер! Я не сержусь на тебя, потому что слишком хорошо тебя изучила. И потом, я люблю тебя. Я унесу с собой эту любовь, куда бы ни ушла. Прощай! Целую твои красивые губы. И не сердись на меня. Я не могла иначе поступить. Прощай!..»

Слезы все еще текли по ее щекам. Она сложила исписанные листы бумаги и оглядела комнату, залитую красноватым светом лампы. Маджиде никогда не любила ни этой комнаты, ни обстановки, но сейчас она почувствовала, что все здесь дорого ей, даже старые, захватанные портьеры. Каждая вещь, казалось, пыталась удержать ее здесь. На углу стола стоял стакан с остатками чая. Над ним кружились мухи. Они взлетали, садились и подолгу сосали сахар на дне. Маджиде засмотрелась на них, задумалась. Губы ее шептали все тот же привычный вопрос: «Почему, почему?» В чем она провинилась? За какую свою ошибку приходится теперь расплачиваться? Ей вдруг показалось, что письмо получилось не таким искренним, как хотелось бы… Нет! Она сердилась на Омера. Да и как было не сердиться? Какое он имел право так легкомысленно поступить? Ведь он был старше ее, образованней и больше видел, ибо был мужчиной. Как смел допустить, чтобы из-за его безответственности Маджиде думала о себе, как о ком-то постороннем, и словно защищала его от несправедливости.