Альфред Андерш - Cadenza finale

Нацеленное сквозь март, летящее, желтое круговращенье. Доле с мучительной гримасой отвернулся. Нина порывисто вскочила, опустилась перед ним на колени и поцеловала его. Поцелуй, прикрытый пеленой ее волос. Я все еще жевал кусок яблока, а тут сразу проглотил его. Глупо, что пластинки так легко бьются. Мне было не по себе. Когда Нина встала, я увидел, что она улыбается. Она вошла в комнату, и мы услышали, что она играет «Lazy river». Она сделала из фокстрота маленький траурный марш.

«Доле… — всплыло вдруг в памяти, когда я свернул на улицу, в самом конце которой стоял дом Нины. — Доле, бедняга!» Оба ведь мы были в одинаковом положении: она играла на рояле, а мы возвращались в свои казармы. Что ему было в ее траурном марше — единственное, что могло его отвлечь, так это привезенная мною бутылка граппы. Вдруг в комнату ворвался Стефан, крича: «Горит!» Он выскочил на улицу, за ним Нина и я. Втроем мы бежали вдоль домов, и нам был виден огонь, плывший на слабом ветру, жадно вгрызаясь в заросли окостенелого, зимнего кустарника. Но ветки уже успели налиться весенними соками, лишь понизу горела трава, хотя вверх порой высоко взмывали алые языки пламени. Стефан испуганно прижался к Нине. «Это ты зажег костер?» — спросила она. (Нина обладала каким-то даром ясновидения.) «Я, — ответил Стефан, — только совсем крохотный, и вдруг все как загорится».

Вот и дом наконец! Большой дом в два этажа. Она живет внизу. Жалюзи не опущены. Правда, это еще ничего не значило. Я знал, что она, и уезжая, никогда не опускает жалюзи. Окна, за мертвым отражением которых ничто не двигалось. С улицы видна была картина на стене. Она всегда висела на этом месте. Я вошел в подъезд.

Белый диск окружал черную кнопку на ее двери. Рука, которую я протянул к звонку, была в истертой серо-зеленой солдатской перчатке. Услышал, как коротко прозвенело. Звук донесся ко мне из квартиры, как из гулкого подземелья. Никого. Ни звука в ответ. В глубокой тишине слышно было, как жужжит наверху пылесос. Позвонил еще раз. Никого. Ясно. Еще подождал немного. Потом сошел по ступенькам с крыльца и снова очутился на улице.

На какой-то миг я ощутил к себе жалость. Солдатик, безвестный, в широкой неуклюжей шинели, стоит перед домом. Сантименты. Я пошел вокруг дома. Терраса. Подумал: сейчас увижу сидящего на ней Доле. Хотя я знал, что он убит. Осколком в грудь. Мне живо представилось, как он лежал, его смуглое лицо римлянина, мужественное и артистичное, с легкой гримасой страдания, как и тогда, в шезлонге. Видно, так ему было суждено. Может ли он там, где он теперь, писать картины и пить граппу? Катит ли там мимо него воды ленивая река? Едва ли…

Я отогнал печаль о погибшем и жалость к себе. Что ж, Нине не подходить к роялю только потому, что существую я? Мелковато. Повернул обратно к трамваю. К вечеру доберусь до гарнизона, до казармы, корпус три, второй этаж, спальня двенадцать, десять обитателей. Там я ожидал отправки на фронт. Войне конца не видно. Я окопался на этой войне довольно сносно, и ждать мне больше нечего. От Нины приходили письма. Иногда я даже с ней виделся. И другим ведь тоже приходилось не лучше. Я наблюдал, как они, прячась от налетов, сидят по подвалам, в спальнях казарм. Лабиринты без выхода. Война оказалась без дверей. Долго ли продлится война, долго ли продлится жизнь, не имело никакого значения. Живешь ради считанных мгновений, когда звучит гаснущий звон колоколов. Cadenza finale. Колокольный перезвон Игоря Стравинского. Жар-птица притаилась в углу и слушала. «Прощай!» Я сказал это вслух и поглядел в небо, которое было лишь серым воздухом без конца и края. «Прощай!».

«Гробница Куперена» (франц.) — сюита Мориса Равеля, посвященная памяти французского композитора Франсуа Куперена.

«Там, где течет ленивая река» (англ.).

Перевод Ю. Стефанова.